Главная » Беременность » Работал ли александр соколов в лавре. Путь иконописца: Исцеляющая любовь

Работал ли александр соколов в лавре. Путь иконописца: Исцеляющая любовь

А фотоаппарат со вспышкой можно? – спрашивает у иконописца Александра Соколова моя восьмилетняя дочка, приготовившись снимать в его мастерской. «За отдельную плату», – шутливо отвечает мастер.

Он вообще то и дело шутит, не позволяя перейти грань, за которой разговор о серьезных вещах может перейти в пафос, который часто это серьезное обесценивает.

Оксана Головко в мастерской Александра Соколова

Александр Михайлович Соколов

Родился в 1960 г. В 1972–1978 гг. обучался в Московской художественной школе при Академии художеств. Учился в Московском высшем художественно-промышленном училище (бывшее Строгановское) – ныне Московская государственная художественно-промышленная академия имени С. Г. Строганова. Участвовал в восстановлении Свято-Данилова монастыря. Участвовал в росписи храмов вмц. Параскевы в с. Пятница Владимрской обл., Св. Иоанна Богослова в Москве, деревянного храма в с. Сукава Японии, а также храмов в США, Польше. Преподавал иконопись в России и в Японии. Живет и работает в Москве. Женат на художнице Марии Вишняк, четверо детей.

Пусть цветут сто цветов

– Я исповедую принцип председателя Мао: пусть цветут сто цветов. Выбирать, считаю, не стоит: дух дышит, где хочет, – отвечает художник на вопрос о том, какая иконописная манера ему ближе . – Знаменитый реставратор Адольф Овчинников как-то сказал: «Когда мы только начинали работать в реставрации, нам подавай только домонгольский период, а теперь извиняемся перед 18 веком».

Настоящие образы встречаются в разные времена. Так же, как и некачественные. Я один раз видел икону, написанную , – это кошмар, отсутствие вкуса! Поражает контраст между его высоким духовно-аскетическим опытом в литературе, в его жизни, и художественной нечуткостью в иконописи.

– Все ругают копирование образцов. А как писать? Как найти путь, чтобы не уйти только в «реализацию я», либо – безличное копирование?

– Думаю, что лучше, конечно, человеку сидеть и копировать иконы и зарабатывать деньги, чем писать противоположного свойства предметы. Все-таки это как-то приобщает к Церкви.

По большому же счету тиражирование, копирование – это очень плохо, поскольку снижает и уровень требований к иконе, и искажает ее понимание.

И вообще, главная беда современного церковного искусства – невзыскательный вкус заказчиков, потребителей. Им главное – размер, сюжет. От иконы никто не ждет того, чтобы она была Божественным образом. Редких настоящих ценителей – священников, епископов – можно по пальцам перечесть, а потому они не могут оказывать серьезное воздействие на печальную ситуацию.
Процветает производство предметов культа, а церковное искусство – сакральное, духовное – остается уделом маргиналов.

– Маргиналов – в каком смысле?

– Церковное искусство, с одной стороны – элитарное: по определению, человек должен много знать и понимать. С другой стороны – маргинальное. Это удел тех, кто точно не будет «хозяином жизни». При этом церковное искусство открыто всем, но не всем нужно.

– Как же иконописцу не стать «штамповщиком?

Когда я решил, что мне надо креститься, наш друг семьи, философ, исследователь античной философии, позвал меня к себе. После серьезной беседы он сказал: «Ну ладно, крестись!» На мое насмешливое «спасибо» заметил: «Не смейся. Понимаешь, ситуация бывает такая, что люди, приходящие в Церковь, думают, что они купили билет и сели в поезд, а дальше можно быть спокойным, что до конечной станции тебя довезут. Такая установка неприемлема».

Божественная гармония

– Когда Вы первый раз сознательно увидели икону?

– Мне было лет 14-15, я учился в Московской средней художественной школе при Академии художеств. Она тогда находилась в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи. Помню свои ощущения, когда входил в зал, где висел Звенигородский Спас : мурашки по телу. Безо всякой экзальтации, на которую, наверное, не способен совсем, я чувствовал свет, исходивший от иконы и воспринимал ее именно как Явление.

А незадолго до этой встречи я прочел Библию – по порядку – сначала Ветхий Завет, потом – Новый. Библию, напечатанную на тонкой папиросной бумаге, привезла из-за границы тетя.

А в 16 лет – крестился. Была, видимо, юношеская тоска, необходимость понять смысл жизни. Причем в острой форме: если нет смысла, то зачем жить? Это происходило не только со мной: что-то было в атмосфере, заставляющее людей искать выход из совершенно бессмысленной действительности. Потом я много встречал людей моего поколения (мне 52 года), которые в это время пришли в Церковь.

Крестившись, я стал задумываться о том, что надо бы попытаться написать икону. Но до окончания школы не успел. Потом пошел в армию, а точнее, во флот. В ноябре 1980-го демобилизовался и сразу же женился. А в декабре написал первую икону (доску для нее заготовил еще на службе). Это был список иконы святой Параскевы из Покровского собора на Рогожском кладбище. Икона не сохранилась, зато вторая – «Не рыдай, Мене, Мати» – хранится у нас дома.

– Что для Вас иконопись?

– Сначала было ощущение от встречи с иконой. Хотелось знать больше, понять. До осмысления, что такое икона, было еще далеко.

Только в процессе работы, спустя какое-то время, я стал думать, как иконопись внутренне связана с жизнью Церкви, с христианской философией. И вот только теперь мое понимание, что такое икона и для чего она, только-только начало формироваться.

Первое чувство, когда только начинал, было юношески-примитивным: я думал, что своим талантом мог бы послужить Церкви и людям. А потом появилось понимание совершенно другое, что это не служение Церкви и людям, а просто – путь. Аскетическая практика. Человек может заниматься формированием своей собственной души, выполняя какое-то делание.

Не хочу никого обижать, но часто люди, занимающиеся иконописью, производят предметы культа. С благородной целью – украсить храм, дать людям средство для молитвы и, что тоже достойно, на мой взгляд, заработать денег себе на жизнь. Но в идеале, это все должно быть второстепенным.

А главная цель – формирование собственной души. Если человек занимается церковным искусством, он настраивается на Божественную гармонию.

Учителя

– Где учились и у кого?

– Главный учитель – мой духовник и духовник супруги Марии Вишняк отец Анатолий Яковин, который служил в деревне Пятница Владимирской области. Он погиб десять лет назад. Для меня, как и для многих иконописцев, он был знатоком номер один в области древнерусского церковного искусства, понимал и ценил его.

Причем сам отец Анатолий не был художником. Но он так обустроил свой деревянный храм (построенный, кстати, в 1925 году, в момент гонений на Церковь), что для меня это сейчас – эталон внутреннего убранства церкви. Там работали многие современные иконописцы. В том числе и я имел такую счастливую возможность.

Отец Анатолий мне всячески помогал, поддерживал. Когда мы с женой только поженились, у нас ничего не было: ни жилья, ни денег, ни работы. И отец Анатолий давал мне работу – писать списки с икон – причем обязательно интересную, творческую,чтобы думать о том, что ты делаешь, понимать.

В обучении технике мне в свое время очень помог человек, ныне покойный, иконописец Борис Андреев. С ним меня познакомила тетя, та самая, что привезла мне Библию… Тетя вообще в моей жизни сыграла большую роль. Она меня когда-то в художественную школу отвела, а потом, когда я решил креститься, проконтролировала, чтобы все было сознательно и осознанно. Хотя сама еще была тогда некрещенная.

Борис Андреев был в Художественном научно-реставрационном центре имени академика И.Э. Грабаря реставратором и полуподпольно писал иконы. В те годы еще существовала статья в УК «Производство предметов культа» (4 года с конфискацией имущества), оставшаяся от 20-х годов, хотя на практике в 70-80-е годы она не применялась.

Я тоже начал работать в центре Грабаря. Сначала, месяц, агентом по снабжению, а затем – в библиотеке, хранителем музейных экспонатов. Помогал организовывать выставки, нечто вроде «Плакаты первых пятилеток». Главное, у меня была возможность пользоваться библиотекой центра Грабаря, где было много интересных материалов, в том числе даже не опубликованных, в машинописном виде, переводы книг по технике средневекового искусства, по иконописи.

В центре Грабаря работал и работает Адольф Овчинников, разработавший доскональную и правильную технологию иконописи. Он еще в то время большое внимание уделял и тому, что в сакральном искусстве всем технологичным процессам необходимо придавать особый смысл.

Год я проработал в центре Грабаря, потом поступил в Строгановку, где меня учили реставрации, технологии, копированию. С благодарностью вспоминаю замечательного педагога-технолога, художника-монументалиста Александра Александровича Комарова, автора грамотного учебника по монументальной живописи.

Два года учебы дали мне очень-очень много. Можно было продолжать учиться и дальше, но в 1983 году Церкви вернули , его начали восстанавливать и туда Патриархом был направлен знаменитый иконописец отец Зинон (Теодор). И я год проработал с ним в Свято-Даниловом монастыре.

– Если брать учителей в жизненном, духовном плане, кого назовете?

– Опять же – отца Анатолия. После его смерти мы, особенно моя жена, стали тесно общаться с . Она писала его портрет – единственный прижизненный. Он тогда уже был немощен, перестал сам приезжать в Россию, и мы несколько раз всей семьей, с детьми, отправлялись к нему.

Что он важного говорил людям, есть в его книжках. Хотя, на самом деле, он ни одной не написал. Все его издания – с диктофона записанные беседы. Когда ему однажды кто-то принес на подпись книгу, он сказал: «Представляете, я понятия не имею о том, что в этой книге». Владыка не раз говорил: «Я не могу отвечать за все, что написано в этих книгах». А в одной беседе с нами он произнес: «Имейте в виду: то, что я сейчас скажу, не нужно разносить дальше. Это мое мнение, которое может быть для кого-то соблазнительным». И высказался по богословскому вопросу.

Также лет шесть я каждый год ездил в Америку, к , настоятелю кафедрального собора св. Иоанна Крестителя в Вашингтоне, который почти 30 лет вел православные передачи на «Голосе Америки». Когда мы с женой впервые увидели отца Виктора, услышали первые произнесенные им фразы, мы ахнули: он оказался удивительно похожим на отца Анатолия!

Его храм к моменту нашего знакомства был настолько ухожен, что трудно было придумать, что еще там можно сделать. В результате я сделал мозаики на фасадах храма, мозаики и росписи в часовню на приходском кладбище.

Сейчас он остается духовно близким для нас человеком. К сожалению, видимся мы редко.

Больше, чем чудо

– Это таинственное и необъяснимое присутствие Божественной силы, которая проявляет себя в ответ на какие-то надежды, чаяния, просьбы людей.

Как это происходит – сказать не могу. Чудо – это не феномен, то есть не нечто необъяснимое с научной точки зрения. Чудо – то, что оказывает воздействие на душу, а естественным путем или сверхъестественным, не так важно. Если все проходит без каких-то последствий для человеческих душ, остается только пожать плечами и констатировать: «Ну, вот был случай».

Для человека, который участвует в таинствах Церкви, чудеса обычны. Если мы верим в чудо, что хлеб и вино превращаются в Плоть и Кровь Бога, верим, что через Причастие сами приобщаемся к Вечной Жизни, – это гораздо больше, чем исцеление какой-нибудь физической немощи.

– Ответственность есть, что написали чудотворную икону?

– Стыдно, что сам икону написал, а выпить иногда в хорошей компании не прочь, – со смехом отвечает художник . – А если серьезно – да, ответственность увеличивается, но не из-за конкретной иконы, а из-за возраста, осознания того, что с каждым годом времени остается меньше.

Как-то, когда еще жив был мой духовник, я раздумывал, согласиться мне или не согласиться на один заказ, выполняя который я бы делал не совсем то, что мне хотелось. На что отец Анатолий мне сказал: «Тебе сколько лет-то? (а мне было за 40). Зачем тратить время на то, что тебе не хочется делать?» Для меня ответственность больше вот в этом: стараться не делать то, что не по совести…

Любимое

– Любимые иконы, образы, которые предпочитаете писать, у Вас есть?

– Мне нравится иконография иконы Корсунской Божией Матери, и так сложилось, что я несколько раз писал ее. Очень много раз писал Нерукотворный Образ. Но это протоикона, поэтому имеет смысл вновь и вновь возвращаться к ней – чтобы увидеть самого себя, куда ты пришел или не пришел. Постоянно пишу святителя Николая. Он всегда узнаваем и его интересно писать.

Не очень люблю изображать святых, не имея хорошего образца, если есть только абстрактный лик, непонятно, как святой выглядел и мало информации, мало сведений… Получается, что создаешь условное изображение. Гораздо интереснее писать святого, память о котором сохранилась и бережно передается, или есть фотографии.

Я не раз писал по фотографиям , . Для меня важно передать индивидуальные черты святых, освященные Божественным светом.

– Что интереснее – монументальная церковная живопись или иконопись?

– Я люблю делать все, и особенно то, что не умею. Часто берусь за то, что никогда не пробовал, – из такого спортивного интереса. Это дает мне силы, вдохновение.

Хотя я могу смиренно и бесконечно повторять и повторять привычную работу, как музыкант, бесконечное число раз играющий произведения Баха или Моцарта. Это здорово.

А бывает, надо сделать что-то новое, например, расписать стену. Хотя сейчас это и физически уже тяжело и требует воли: надо себя понуждать, рано вставать, много работать. Нужна дисциплина и взаимодействие с людьми. Руководить росписью, расписывать в команде – отдельная тяжелая профессия. Потому сейчас я расписываю один – храм Казанской Божией Матери в подмосковной деревне Пучково.

Есть много вещей, которые я люблю делать: резать по дереву, по камню…

Очень люблю эллинское и египетское искусство. И не будь я иконописец, затеял бы какую-нибудь веселую роспись…

– Чем процесс написания иконы отличается от процесса написания картины?

– Процесс иконописи регламентирован. Через каждое действие, через повторение каких-то формул, символов человек приобщается к тому, что он делает. В идеале работа иконописца должна быть осмысленным служением, причем смыслом наполняется каждый шаг, начиная с выбора материала.

У меня есть опыт, когда я из бревна вырубал доску, готовил и писал икону. Все имеет значение, в том числе и приготовление краски: собирание материалов, растирание. Просто купить краску в банке – другое. Упускаешь в этом случае очень много полезного для души. Много важного содержится в самом технологическом процессе.

У описано символическое значения каждого результата работы иконописца. Материальное делание с духовным очень связаны. В реальности все, о чем я говорю, получается осуществлять лишь частично.

Два художника в доме

– Два художника в семье: с супругой критикуете друг друга, советуетесь?

– Мне требуется поддержка, и я советуюсь со всеми: с детьми, с женой, со знакомыми, как понимающими, так и не понимающими. Ведь я работаю для людей, и мне необходим такой универсальный взгляд. И по природе я конформист, способен к компромиссу.

А жена, она – творит, ей замечания лучше не делать. Да и нет смысла: она самовыражается, какие тут могут быть замечания?

Так что творческих споров у нас не возникает: я пишу свое, жена – свое. Ну, еще я ношу ей этюдник, готовлю дощечки (она любит на дощечках писать). И делаю все рамы для ее картин.

– День начинается с мастерской?

– Утром я обычно на объекте, затем еду в мастерскую, где мы как раз работаем с женой.

Вечером обычно смотрим вместе кино. Так происходит последние лет пять. Раньше ни телевизора не было, ни видео. Потом у всех детей появились компьютеры, и мы решили себе купить dvd. А выросли дети без телевизора. Но не потому, что им категорически запрещалось! Они могли сходить к соседям, посмотреть что-то по своему выбору. Мы и сами ходили к соседям иногда смотреть телевизор. Просто иметь его дома невозможно: насилие над личностью, поскольку он буквально «затягивает», причем всякой ерундой.

– Дети – не художники?

– Старшая дочка закончила истфак МГУ, вышла замуж за скульптора, который занимается резьбой иконостасов, и помогает ему. Она может и золотить, и рисовать. Но у нее трое маленьких детей…

Другая дочка по образованию – дизайнер одежды. Тоже умеет золотить. Вот сейчас мне золотит для храма – подрабатывает.

Сын Ваня может все – лепить, рисовать, но он лепит котлеты. Он – повар. Жена как-то попросила: «Вань, свари борщ, ты же повар». На что последовал ответ: «Нет, не буду. Повар – это не то, что вы думаете!»

Младший сын тоже подрабатывает у меня в мастерской, но он компьютерщик и видит себя в этом.

Я считаю, что мы много чего неправильного допустили в их воспитании. Но то, что они сами себе выбрали путь и сами идут по нему, – это нормально.

– Дети выросли и не перестали ходить в храм?

– Они ходят в храм, но для них это не то, что для нас. То, что не куплено дорогой ценой, обычно не ценится. А они с самого детства в церковной жизни, для них все естественно, спокойно, просто, без откровений. Думаю, что у каждого еще впереди настоящее открытие Бога.

– Как успевали уделять время и работе, и детям, когда они были маленькие?

В этот момент в дверях появляется сын Иван .

– Вань, ответь, как мы вас воспитывали? –

– У меня встречный вопрос – семья не мешала творчеству? – спрашивает Иван .

– Мешала, – смеясь, говорит Александр Михайлович. – Все время…

– Нас же четверо, – продолжает Иван. – Можно сказать, что родители жили отдельно от нас – в мастерской, возвращаясь лишь ночевать. А дети дома. Ты меня один раз в школу привел – в первом классе.

– Сколько раз я приходил на родительское собрание, – вспоминает художник, – и не мог класс найти. И решил больше не ходить. Ваня сам решает все свои проблемы с детства. Вот сейчас за несколько дней ему нужно оплатить обучение в институте.

– Как насчет большой семьи и проблемы с самореализацией: часто приходилось делать что-то для заработка?

– У меня кризис среднего возраста, который продолжается вот уже 10 лет. Я очень хочу завязать с этими заказными работами и сделать что-нибудь для себя. То, что мне хочется. Но пока получается только эпизодически. Дети не совсем независимы. Только с этого года они перестали просто так получать деньги.

Так что никогда не было свободы делать то, что хочешь. Мне есть, куда рваться, о чем мечтать.

– Возникают ситуации, когда кажется, что все идет не так, как надо, опускаются руки, состояние близкое к депрессивному?

– Не было лет с 16. Да и тогда – только после активных дружеских посиделок.

На самом деле я счастливый человек, у меня чудесная жена, без которой себя не мыслю. Мы с ней – одно целое. Бывает, конечно, можем поругаться. Она у меня казачка, выросшая на Кавказе, с соответствующим темпераментом. Какая уж тут депрессия!

Подготовила Оксана Головко
Фото Юлии Маковейчук

1 марта в Москве, в церкви Живоначальной Троицы в Хохлах, простились с талантливым иконописцем Александром Соколовым, который стоял у истоков возрождения иконописной традиции в современной России. Cороковой день его преставления пришелся на Праздник Благовещения.

Имена иконописцев обычно не очень известны широкой публике. Их творения люди могут увидеть разве что на выставках. В храмах же прихожане не всегда обращают внимание, кто авторы икон, которым они молятся. Но одно творение Александра Соколова сегодня известна широко, и не только в России. Это образ Божьей Матери «Неупиваемая Чаша», находящийся в Высоцком монастыре города Серпухова. Новый образ, написанный взамен утраченной в советское время стариной чудотворной иконы, тоже вскоре обрел славу чудотворного, о чем свидетельствуют многочисленные подвески у иконы. Александр Соколов написал ее, когда ему было всего 33 года. Но к этому времени он был уже иконописец со стажем, писал иконы более 10 лет.

Александр Соколов родился в 1959 году в Москве. С детства любил рисовать, учился в Московской художественной школе при Академии художеств, затем - на отделении реставрации МГХПУ им. Строганова. По окончании работал во Всероссийском художественно-реставрационном центре им. Грабаря.
Крещеный с детства, он воцерковился в 16 лет, а в 21 год по благословению своего духовника о. Анатолия Яковина начал создавать иконы. Первую написал для маленькой деревянной церкви св. мученицы Параскевы села Пятница (Великодворье) Владимирской области, где и служил о. Анатолий.

Затем он работал в Свято-Даниловом монастыре вместе с о. Зионом (Теодором), в Высоцком Серпуховском монастыре, в Иоанно-Богословском монастыре под Рязанью и т.д. За свою, в общем-то не очень долгую, жизнь Александр Соколов написал множество икон и создал немало росписей в храмах Москвы, Подмосковья и десятков городов и монастырей России. Занимался мозаикой и ювелирным делом. Александр Соколов писал для храмов Сибири, Марий-Эл, Башкирии. Нередко приглашали его и в другие страны, он работал в Польше, Японии, Америке, Германии, на Кипре, на Сицилии.
Александр Соколов часто принимал участие в иконописных выставках, начиная с самой первой, организованной еще в 1989 году в Знаменском соборе Зарядья в Москве, вскоре после юбилея Крещения Руси. Его работы выставлялись по всей России и за рубежом. Он был мастером от Бога, из первого ряда современных иконописцев.

Иконы, фрески – все, что бы ни писал Александр Соколов, отличается ярко выраженным авторским стилем, строгой каноничностью и невероятной духовной концентрацией. Особенностью стиля мастера, всегда узнаваемого, является очень точный и свободный рисунок, изысканный теплый колорит, тщательная выстроенность композиций и глубокая богословская осмысленность каждого сюжета. Его образы всегда возвышенны, молитвенны, эмоционально насыщенны. Он не признавал формально написанных, бездушных икон (к сожалению, таких в современной практике не так уж мало), а духовность понимал не как отсутствие эмоций, а как глубокие чувства — любовь, покаяние, сострадание, боль, радость. Именно поэтому его работы так трогают зрителя, побуждая к молитве и размышлению о бытии.
Александр Соколов помог стать настоящими иконописцами многим художникам. Он охотно делился с коллегами всем, что знал и умел, касалось ли это технологии или художественной техники, решения образа или даже просто житейских вопросов. Можно с уверенностью сказать, что он был не только хорошим мастером, но и мудрым человеком, общение с которым, как говорили св. отцы, есть подлинная духовная школа.

У Александра Соколова была прекрасная крепкая семья. Со своей женой, талантливым художником, они познакомились еще в художественной школе, когда им было по 15 лет. С тех пор их любовь только крепла и углублялась. У них четверо детей и трое внуков.

Нередко от его друзей приходилось слышать, что Саша - счастливый человек, щедро одаренный Богом, Который дал ему все: талант, любовь, добрый характер, невероятную трудоспособность. Александр Соколов был не только щедро одарен, но и не менее щедро сеял и сторицей собирал урожай, умел раздавать и делиться всем, чем наградил его Господь. А, главное, он служил своим талантом Богу и Церкви. Даже в последние дни, съедаемый стремительно развивавшейся болезнью, он писал икону.

Его болезнь была хотя и тяжелой, но не продолжительной. Он умер, причастившись, с молитвой на устах. Его отпевали в день Торжества православия, когда Церковь вспоминает защитников иконопочитания. А сороковой день пришелся на праздник Благовещения.

- иконописец: | | | .

Александр Михайлович Соколов родился в 1959 г. В 1972-1978 гг. обучался в Московской художественной школе при Академии художеств. Учился в Московском высшем художественно-промышленном училище (бывшее Строгановское) - ныне Московская государственная художественно-промышленная академия имени С. Г. Строганова. Участвовал в восстановлении Свято-Данилова монастыря. Участвовал в росписи храмов вмц. Параскевы в с. Пятница Владимрской обл., Св. Иоанна Богослова в Москве, деревянного храма в с. Сукава Японии, а также храмов в США, Польше. Преподавал иконопись в России и в Японии.

Александр Михайлович СОКОЛОВ: интервью

Александр Михайлович СОКОЛОВ (1959-2015) - иконописец: | | | .

ИКОНОПИСЬ - УДЕЛ МАРГИНАЛОВ

А фотоаппарат со вспышкой можно? - спрашивает у иконописца Александра Соколова моя восьмилетняя дочка, приготовившись снимать в его мастерской. «За отдельную плату», - шутливо отвечает мастер.

Пусть цветут сто цветов

Я исповедую принцип председателя Мао: пусть цветут сто цветов. Выбирать, считаю, не стоит: дух дышит, где хочет, - отвечает художник на вопрос о том, какая иконописная манера ему ближе. - Знаменитый реставратор Адольф Овчинников как-то сказал: «Когда мы только начинали работать в реставрации, нам подавай только домонгольский период, а теперь извиняемся перед 18 веком».

Настоящие образы встречаются в разные времена. Так же, как и некачественные. Я один раз видел икону, написанную Феофаном Затворником, - это кошмар, отсутствие вкуса! Поражает контраст между его высоким духовно-аскетическим опытом в литературе, в его жизни, и художественной нечуткостью в иконописи.

Все ругают копирование образцов. А как писать? Как найти путь, чтобы не уйти только в «реализацию я», либо - безличное копирование?
- Думаю, что лучше, конечно, человеку сидеть и копировать иконы и зарабатывать деньги, чем писать противоположного свойства предметы. Все-таки это как-то приобщает к Церкви.

По большому же счету тиражирование, копирование - это очень плохо, поскольку снижает и уровень требований к иконе, и искажает ее понимание.

И вообще, главная беда современного церковного искусства - невзыскательный вкус заказчиков, потребителей. Им главное - размер, сюжет. От иконы никто не ждет того, чтобы она была Божественным образом. Редких настоящих ценителей - священников, епископов - можно по пальцам перечесть, а потому они не могут оказывать серьезное воздействие на печальную ситуацию.

Процветает производство предметов культа, а церковное искусство - сакральное, духовное - остается уделом маргиналов.

- Маргиналов - в каком смысле?
- Церковное искусство, с одной стороны - элитарное: по определению, человек должен много знать и понимать. С другой стороны - маргинальное. Это удел тех, кто точно не будет «хозяином жизни». При этом церковное искусство открыто всем, но не всем нужно.

- Как же иконописцу не стать «штамповщиком?
- Образовываться. Читать книжки. И стараться как можно меньше делать и поступков, и икон - неосознанно. Как говорил мой очень хороший друг, церковный ювелир Марк Лозинский: «Люди живут и умирают, не приходя в сознание».

Божественная гармония

Когда Вы первый раз сознательно увидели икону?
- Мне было лет 14-15, я учился в Московской средней художественной школе при Академии художеств. Она тогда находилась в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи. Помню свои ощущения, когда входил в зал, где висел Звенигородский Спас Рублева: мурашки по телу. Безо всякой экзальтации, на которую, наверное, не способен совсем, я чувствовал свет, исходивший от иконы и воспринимал ее именно как Явление.

А незадолго до этой встречи я прочел Библию - по порядку - сначала Ветхий Завет, потом - Новый. Библию, напечатанную на тонкой папиросной бумаге, привезла из-за границы тетя.

А в 16 лет - крестился. Была, видимо, юношеская тоска, необходимость понять смысл жизни. Причем в острой форме: если нет смысла, то зачем жить? Это происходило не только со мной: что-то было в атмосфере, заставляющее людей искать выход из совершенно бессмысленной действительности. Потом я много встречал людей моего поколения (мне 52 года), которые в это время пришли в Церковь.

Крестившись, я стал задумываться о том, что надо бы попытаться написать икону. Но до окончания школы не успел. Потом пошел в армию, а точнее, во флот. В ноябре 1980-го демобилизовался и сразу же женился. А в декабре написал первую икону (доску для нее заготовил еще на службе). Это был список иконы святой Параскевы из Покровского собора на Рогожском кладбище. Икона не сохранилась, зато вторая - «Не рыдай, Мене, Мати» - хранится у нас дома.

- Что для Вас иконопись?
- Сначала было ощущение от встречи с иконой. Хотелось знать больше, понять. До осмысления, что такое икона, было еще далеко.

Первое чувство, когда только начинал, было юношески-примитивным: я думал, что своим талантом мог бы послужить Церкви и людям. А потом появилось понимание совершенно другое, что это не служение Церкви и людям, а просто - путь. Аскетическая практика. Человек может заниматься формированием своей собственной души, выполняя какое-то делание.

Не хочу никого обижать, но часто люди, занимающиеся иконописью, производят предметы культа. С благородной целью - украсить храм, дать людям средство для молитвы и, что тоже достойно, на мой взгляд, заработать денег себе на жизнь. Но в идеале, это все должно быть второстепенным.

А главная цель - формирование собственной души. Если человек занимается церковным искусством, он настраивается на Божественную гармонию.

Учителя

Где учились и у кого?
- Главный учитель - мой духовник и духовник супруги Марии Вишняк отец Анатолий Яковин, который служил в деревне Пятница Владимирской области. Он погиб десять лет назад. Для меня, как и для многих иконописцев, он был знатоком номер один в области древнерусского церковного искусства, понимал и ценил его.

Причем сам отец Анатолий не был художником. Но он так обустроил свой деревянный храм (построенный, кстати, в 1925 году, в момент гонений на Церковь), что для меня это сейчас - эталон внутреннего убранства церкви. Там работали многие современные иконописцы. В том числе и я имел такую счастливую возможность.

Отец Анатолий мне всячески помогал, поддерживал. Когда мы с женой только поженились, у нас ничего не было: ни жилья, ни денег, ни работы. И отец Анатолий давал мне работу - писать списки с икон - причем обязательно интересную, творческую, чтобы думать о том, что ты делаешь, понимать.

Я тоже начал работать в центре Грабаря. Сначала, месяц, агентом по снабжению, а затем - в библиотеке, хранителем музейных экспонатов. Помогал организовывать выставки, нечто вроде «Плакаты первых пятилеток». Главное, у меня была возможность пользоваться библиотекой центра Грабаря, где было много интересных материалов, в том числе даже не опубликованных, в машинописном виде, переводы книг по технике средневекового искусства, по иконописи.

Два года учебы дали мне очень-очень много. Можно было продолжать учиться и дальше, но в 1983 году Церкви вернули Свято-Данилов монастырь, его начали восстанавливать и туда Патриархом был направлен знаменитый иконописец отец Зинон (Теодор). И я год проработал с ним в Свято-Даниловом монастыре.

- Если брать учителей в жизненном, духовном плане, кого назовете?
- Опять же - отца Анатолия. После его смерти мы, особенно моя жена, стали тесно общаться с митрополитом Антонием Сурожским (Блюмом). Она писала его портрет - единственный прижизненный. Он тогда уже был немощен, перестал сам приезжать в Россию, и мы несколько раз всей семьей, с детьми, отправлялись к нему.

Что он важного говорил людям, есть в его книжках. Хотя, на самом деле, он ни одной не написал. Все его издания - с диктофона записанные беседы. Когда ему однажды кто-то принес на подпись книгу, он сказал: «Представляете, я понятия не имею о том, что в этой книге». Владыка не раз говорил: «Я не могу отвечать за все, что написано в этих книгах». А в одной беседе с нами он произнес: «Имейте в виду: то, что я сейчас скажу, не нужно разносить дальше. Это мое мнение, которое может быть для кого-то соблазнительным». И высказался по богословскому вопросу.

Также лет шесть я каждый год ездил в Америку, к протоиерею Виктору Потапову, настоятелю кафедрального собора св. Иоанна Крестителя в Вашингтоне, который почти 30 лет вел православные передачи на «Голосе Америки». Когда мы с женой впервые увидели отца Виктора, услышали первые произнесенные им фразы, мы ахнули: он оказался удивительно похожим на отца Анатолия!

Сейчас он остается духовно близким для нас человеком. К сожалению, видимся мы редко.

Больше, чем чудо

Вы автор чтимой иконы «Неупиваемая Чаша», которая находится в Высоцком монастыре в подмосковном Серпухове. Что такое чудотворная икона?
- Это таинственное и необъяснимое присутствие Божественной силы, которая проявляет себя в ответ на какие-то надежды, чаяния, просьбы людей.

Как это происходит - сказать не могу. Чудо - это не феномен, то есть не нечто необъяснимое с научной точки зрения. Чудо - то, что оказывает воздействие на душу, а естественным путем или сверхъестественным, не так важно. Если все проходит без каких-то последствий для человеческих душ, остается только пожать плечами и констатировать: «Ну, вот был случай».

Для человека, который участвует в таинствах Церкви, чудеса обычны. Если мы верим в чудо, что хлеб и вино превращаются в Плоть и Кровь Бога, верим, что через Причастие сами приобщаемся к Вечной Жизни, - это гораздо больше, чем исцеление какой-нибудь физической немощи.

- Ответственность есть, что написали чудотворную икону?
- Стыдно, что сам икону написал, а выпить иногда в хорошей компании не прочь, - со смехом отвечает художник. - А если серьезно - да, ответственность увеличивается, но не из-за конкретной иконы, а из-за возраста, осознания того, что с каждым годом времени остается меньше.

Любимое

Любимые иконы, образы, которые предпочитаете писать, у Вас есть?
- Мне нравится иконография иконы Корсунской Божией Матери, и так сложилось, что я несколько раз писал ее. Очень много раз писал Нерукотворный Образ. Но это протоикона, поэтому имеет смысл вновь и вновь возвращаться к ней - чтобы увидеть самого себя, куда ты пришел или не пришел. Постоянно пишу святителя Николая. Он всегда узнаваем и его интересно писать.

Я не раз писал по фотографиям святого Иоанна Кронштадтского, новомучеников. Для меня важно передать индивидуальные черты святых, освященные Божественным светом.

- Что интереснее - монументальная церковная живопись или иконопись?
- Я люблю делать все, и особенно то, что не умею. Часто берусь за то, что никогда не пробовал, - из такого спортивного интереса. Это дает мне силы, вдохновение.

А бывает, надо сделать что-то новое, например, расписать стену. Хотя сейчас это и физически уже тяжело и требует воли: надо себя понуждать, рано вставать, много работать. Нужна дисциплина и взаимодействие с людьми. Руководить росписью, расписывать в команде - отдельная тяжелая профессия. Потому сейчас я расписываю один - храм Казанской Божией Матери в подмосковной деревне Пучково.

Есть много вещей, которые я люблю делать: резать по дереву, по камню…

- Чем процесс написания иконы отличается от процесса написания картины?
- Процесс иконописи регламентирован. Через каждое действие, через повторение каких-то формул, символов человек приобщается к тому, что он делает. В идеале работа иконописца должна быть осмысленным служением, причем смыслом наполняется каждый шаг, начиная с выбора материала.

У меня есть опыт, когда я из бревна вырубал доску, готовил и писал икону. Все имеет значение, в том числе и приготовление краски: собирание материалов, растирание. Просто купить краску в банке - другое. Упускаешь в этом случае очень много полезного для души. Много важного содержится в самом технологическом процессе.

У отца Павла Флоренского описано символическое значения каждого результата работы иконописца. Материальное делание с духовным очень связаны. В реальности все, о чем я говорю, получается осуществлять лишь частично.

Два художника в доме

Два художника в семье: с супругой критикуете друг друга, советуетесь?
- Мне требуется поддержка, и я советуюсь со всеми: с детьми, с женой, со знакомыми, как понимающими, так и не понимающими. Ведь я работаю для людей, и мне необходим такой универсальный взгляд. И по природе я конформист, способен к компромиссу.

А жена, она - творит, ей замечания лучше не делать. Да и нет смысла: она самовыражается, какие тут могут быть замечания?

Так что творческих споров у нас не возникает: я пишу свое, жена - свое. Ну, еще я ношу ей этюдник, готовлю дощечки (она любит на дощечках писать). И делаю все рамы для ее картин.

- День начинается с мастерской?
- Утром я обычно на объекте, затем еду в мастерскую, где мы как раз работаем с женой.

- Дети - не художники?
- Старшая дочка закончила истфак МГУ, вышла замуж за скульптора, который занимается резьбой иконостасов, и помогает ему. Она может и золотить, и рисовать. Но у нее трое маленьких детей…

Другая дочка по образованию - дизайнер одежды. Тоже умеет золотить. Вот сейчас мне золотит для храма - подрабатывает.

Сын Ваня может все - лепить, рисовать, но он лепит котлеты. Он - повар. Жена как-то попросила: «Вань, свари борщ, ты же повар». На что последовал ответ: «Нет, не буду. Повар - это не то, что вы думаете!»

Младший сын тоже подрабатывает у меня в мастерской, но он компьютерщик и видит себя в этом.

Я считаю, что мы много чего неправильного допустили в их воспитании. Но то, что они сами себе выбрали путь и сами идут по нему, - это нормально.

- Дети выросли и не перестали ходить в храм?
- Они ходят в храм, но для них это не то, что для нас. То, что не куплено дорогой ценой, обычно не ценится. А они с самого детства в церковной жизни, для них все естественно, спокойно, просто, без откровений. Думаю, что у каждого еще впереди настоящее открытие Бога.

- Как успевали уделять время и работе, и детям, когда они были маленькие?

В этот момент в дверях появляется сын Иван.

Вань, ответь, как мы вас воспитывали? -

- У меня встречный вопрос - семья не мешала творчеству? - спрашивает Иван.

Мешала, - смеясь, говорит Александр Михайлович. - Все время…

Нас же четверо, - продолжает Иван. - Можно сказать, что родители жили отдельно от нас - в мастерской, возвращаясь лишь ночевать. А дети дома. Ты меня один раз в школу привел - в первом классе.

Сколько раз я приходил на родительское собрание, - вспоминает художник, - и не мог класс найти. И решил больше не ходить. Ваня сам решает все свои проблемы с детства. Вот сейчас за несколько дней ему нужно оплатить обучение в институте.

- Как насчет большой семьи и проблемы с самореализацией: часто приходилось делать что-то для заработка?
- У меня кризис среднего возраста, который продолжается вот уже 10 лет. Я очень хочу завязать с этими заказными работами и сделать что-нибудь для себя. То, что мне хочется. Но пока получается только эпизодически. Дети не совсем независимы. Только с этого года они перестали просто так получать деньги.

Так что никогда не было свободы делать то, что хочешь. Мне есть, куда рваться, о чем мечтать.

Возникают ситуации, когда кажется, что все идет не так, как надо, опускаются руки, состояние близкое к депрессивному?
- Не было лет с 16. Да и тогда - только после активных дружеских посиделок.

На самом деле я счастливый человек, у меня чудесная жена, без которой себя не мыслю. Мы с ней - одно целое. Бывает, конечно, можем поругаться. Она у меня казачка, выросшая на Кавказе, с соответствующим темпераментом. Какая уж тут депрессия!

Ночью умер наш друг - великолепный иконописец Саша Соколов. Светлый, чистый, ясный человек, раб Божий, праведник.

Мы дружили, начиная с юности, с новооткрывшегося и восстанавливаемого Даниловского монастыря, почти тридцать лет.

Сашина чистота, беззлобие, отзывчивость, радость, всегда осенявшая его детское лицо, до последнего дня остававшееся таковым, создавали вокруг него особую атмосферу, попадая в которую мы ощущали это почти физически.

Я не могу поверить, что он умер! Но, может быть, и не надо, - может быть, любовь помогает понять слова Христа: «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых».

Саша был настоящий христианин, бессеребренник, художник, благодарно прозревавший Божью красоту в мире и являвший ее в своих иконах. Очень простой и добрый в своем общении с людьми, неприхотливый в еде и одежде, он был человеком с безупречным эстетическим вкусом, не позволявшим приблизиться к нему никакой пошлости и показухе, а его глубинное чувство Церкви сразу отторгало малейшие признаки фарисейства.

Он создал вокруг себя целый мир: у него была прекрасная жена - замечательная художница Мария Вишняк - яркая, эффектная, ладная, всегда праздничная, неизменно нарядная, вдохновенная и вдохновляющая: нестареющая дева-воительница и победительница!

Они прожили вместе больше тридцати лет, родили четверых прекрасных детей, продолжили свой род в очаровательных внуках… Знали бедность, тесноту, поденную заботу, но и радостный, благословенный труд, и успех, и славу, и паломничества, и путешествия, и любовь друзей, а главное - благодарно чувствовали помощь, милость и благословение Божье, отблеск которого лежал на их лицах.

Последние годы мы часто встречались - объехали вместе на машине всю южную Сицилию, беднейшую, заброшенную и не заполоненную туристами. Потом наши друзья часто заглядывали к нам на огонек - Машенька писала большой портрет отца Владимира под кустом жасмина - ее подрамник до сих пор стоит у меня в кабинете.

Предпоследний раз мы встретились с нашими художниками на ВСХ, где проходило открытие выставки Сашиных икон и Машиных живописных картин. Было много народа, мы пили шампанское, должно быть, громко и радостно разговаривали, и к нам из соседнего зала, где выставлялись картонные плакаты актуального искусства, пришел строгий человек в шарфике, завязанном модным узлом, который, бросив взгляд на иконы и живопись, обозвал нас почему-то «красно-коричневыми» и потребовал, чтобы мы перекрыли ход из его зала в наш, чтобы «наши люди» не смели проходить через его территорию.

Мы шутили, смеялись, Саша предложим нам всем вместе поехать, как ни странно, в Башкирию, где у него дружественные священники: выступить там с лекциями и чтением стихов… Так и договорились: «Саша, с тобой хоть куда, - хоть в Башкирию, хоть на Сицилию…».

И потом, в феврале, Маша позвонила и сказала, что Саша, наш цветущий, наш вечно юный Саша, тяжело заболел, был перевезен из Кипра, где он расписывал храм, в Москву и теперь лежит у себя в мастерской. Отец Владимир поехал его соборовать, я, конечно же с ним…

…Саша жил как христианин, и умер как христианин. Он нащупал в своей земной жизни нить Промысла Божьего и пошел за ним. Раскрыл свою душу Христу, и Христос наполнил ее веяньем Своего Духа. Созрел для будущей жизни, как созревал добрый плод, и Господь забрал его Себе.

Ушел от нас брат наш, прекрасный человек, кроткий и смиренный сердцем!

В воскресенье произойдет его отпевание и прощание с ним в этой, земной жизни. Но ведь, надеюсь, не навеки!

Отпевание в День Торжества Православия в 13:00 в храме Троицы в Хохлах (Хохловский пер., д. 12).

Вечная тебе память, дорогой раб Божий Александр! Царствие Небесное!

«Икона – это путь…»

Я воспитывался в простой советской нерелигиозной семье и пришел в церковь во многом благодаря иконам… Икона влекла своей непонятностью. Это было послание на непонятном языке. Но главный смысл послания был понятен. И выражался он во взгляде Спасителя с иконы XV века (Рублевский Спас). Входя в зал, я встречал взгляд Любви. Это трогало, особенно учитывая наше "духовное сиротство" и мое личное…

/Из записок Александра Соколова/

Александр Соколов родился в 1959 году в Москве.Прошел обучение в художественной школе им. Сурикова при Академии художеств, Московской государственной художественно-промышленной академии им. С.Г. Строганова. Работал со знаменитым русским иконописцем архимандритом Зиноном (Теодором) над иконостасом в селе Пятница Владимирской области. Расписывал храмы в России и за рубежом: в Польше, Японии, США, Греции, Азербайджане, на Кипре.

Персональные выставки икон Александра Соколова проходили в Японии (1997), Индии (1998), Люксембурге (1998), США (1998), Финляндии (2006) и т.д. В 2014 году работал над созданием алтарного образа для храма на Сицилии (Италия). Скончался 27 февраля 2015 года в Москве после тяжелой болезни.

– Когда Вы первый раз сознательно увидели икону?

– Мне было лет 14-15, я учился в Московской средней художественной школе при Академии художеств. Она тогда находилась в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи. Помню свои ощущения, когда входил в зал, где висел Звенигородский Спас Рублева: мурашки по телу. Безо всякой экзальтации, на которую, наверное, не способен совсем, я чувствовал свет, исходивший от иконы и воспринимал ее именно как Явление.

А главная цель – формирование собственной души. Если человек занимается церковным искусством, он настраивается на Божественную гармонию.

– Чем процесс написания иконы отличается от процесса написания картины?

Просмотров