Нужны ли детям книги о смерти. Литература на тему Дженни Лоусон

Во всяком отклонении от нормы есть что-то интригующее. Любая болезнь связана с телом, но заболевание, которое затрагивает психику человека, имеет особую природу. Если болезнь влияет на личность и самоощущение, её уже нельзя свести к простой физиологии. Поэтому психические расстройства могут многое рассказать нам о том, как устроено наше мышление, эмоции и творческие способности - о том, из чего состоит «человеческое».

Мы собрали 7 наиболее интересных книг, которые рассказывают о природе и субъективном переживании психологических расстройств. Часть из них была написана или переведена на русский язык недавно, а другая часть уже является признанной классикой.

Дарья Варламова, Антон Зайниев. С ума сойти! Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города

Самый настоящий качественный научпоп о психических расстройствах, которого на русском языке давно не хватало. Простым языком и с обилием примеров авторы показывают, что психическая норма - вещь относительная, описывают основные заболевания, с которыми у вас есть шанс столкнуться (от депрессии и биполярного расстройства до синдрома Аспергера и СДВГ) и даже дают советы о том, что делать, если вы чувствуете себя «странно».

Даже если вы не планируете сходить с ума, лучше держать этот справочник под рукой.

Дарья Варламова, Антон Зайниев

- ​В представлении большинства психическая норма - нечто незыблемое, вроде двух рук и двух ног. [...] Но что если допустить, будто обычный россиянин вдруг может заболеть серьезным психическим расстройством? Как с этим справиться? Как не потерять трудоспособность? Как объяснить родным, что с тобой происходит? Как самому это понять? Как научиться отличать объективную реальность от странных продуктов своего сознания? И наконец, есть ли способ принять мысль о том, что ты теперь «не такой, как все»?

Кей Джеймисон. Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством

Американский психиатр Кей Джеймисон не только внесла значительный вклад в научное понимание биполярного расстройства, но и написала замечательную книгу о том, как устроена жизнь человека с этим заболеванием - книгу о себе. БАР бросает тебя от маниакальной эйфории, в которой ты можешь гулять по звёздам, до ужасающей депрессии, когда единственная мысль, которая приходит в голову - это мысль о самоубийстве.

Джеймисон показывает, что даже с этим диагнозом можно жить, и жить плодотворно.

Кей Джеймисон

Обсуждение психических расстройств одним даёт возможность проявить гуманность, в других же пробуждает глубинные страхи и предрассудки. Людей, которые считают психическое расстройство дефектом или недостатком характера, оказалось куда больше, чем я могла себе представить. Общественное сознание сильно отстаёт от прогресса в научных и медицинских исследованиях депрессии и биполярного расстройства. Столкновение лицом к лицу со средневековыми предрассудками, казалось бы, неуместными в современном мире, было пугающим.

Дженни Лоусон. Безумно счастливые. Невероятно смешные рассказы о нашей обычной жизни

Книга американской писательницы и блогера рассказывает «забавные истории об ужасных вещах». Автор, помимо клинической депрессии, страдает ещё целым ворохом диагнозов от обсессивно-компульсивного расстройства до неконтролируемых приступов тревоги. Воплощая в жизнь свои наиболее странные фантазии, ей удаётся даже в самые тяжёлые моменты сохранить юмор и жизнелюбие.

Чувством счастливого сумасбродства она и делится со своими читателями.

Дженни Лоусон

Моим новым лозунгом стало выражение: «Нормам приличия придают слишком большое значение, и они наверняка вызывают рак». Если вкратце, то я всё-таки немного съехала с катушек, медленными, но верными рывками, но это было лучшее, что когда-либо случалось со мной в жизни.

Скотт Стоссел. Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

Стресс и всевозможные невротические расстройства считаются неизбежным фоном и последствием современного ритма жизни. Автор книги - не только главный редактор журнала The Atlantic, но и законченный невротик. Грамотно сочетая научно-популярную и биографическую составляющую, он рассказывает о причинах невротических расстройств, способах лечения и стоящих за ними биологических механизмах.

Личный опыт в сочетании с широкой эрудицией делают эту книгу одновременно серьёзной и увлекательной.

Скотт Стоссел

Тревожность - напоминание о том, что мной управляет физиология; физиологические процессы в организме куда сильнее влияют на происходящее в сознании, чем наоборот. [...] Суровая биологическая природа тревожности заставляет нас усомниться в себе, напоминая, что мы, как и животные, - пленники своего тела, подверженного увяданию, смерти и тлену.

Жан Старобинский. Чернила меланхолии

Выдающийся филолог и историк идей рассказывает о том, как европейской культуре описывали и лечили меланхолию: начиная от античных философов и медиков, Среденевековья, когда меланхолия считалась «грехом уныния», до современных медицинских представлений о депрессии. Старобинского интересует, какое место меланхолия занимает в культуре - прежде всего, в литературных её воплощениях.

Опыт осмысления меланхолии он находит у самых разных авторов - от Кьеркегора до Бодлера и Мандельштама. В результате этот опыт получает множество дополнительных измерений.

Меланхолик - любимая добыча дьявола, и к специфическим последствиям гуморального дисбаланса может добавляться дурное воздействие сверхъестественных сил. Вопрос состоит в том, стал ли пациент жертвой злых чар (в этом случае следует покарать того, кто их навел) или же сам поддался влиянию своего темперамента (тогда вина полностью лежит на нем). Околдованного обычно врачуют молитвами и экзорцизмом, а вот колдуну грозит костер. Ставка чрезвычайно высока.

Дэниел Киз. Таинственная история Билли Миллигана

Пожалуй, самая известная книга о множественном расстройстве личности принадлежит автору ещё более известного романа «Цветы для Элджернона». Книга рассказывает историю жизни Билли Миллигана, в котором уживалось 24 личности. Роман основан на реальной истории, которая случилась в США 1970-х годов и в результате которой Билли стал первым человеком, которого признали невиновным в совершении преступлений по причине его крайне редкого диагноза.

Как возникает такое расстройство и как человеку с ним жить? Книга Дэниела Киза - увлекательное психологическое исследование этих непростых тем.

Дэниел Киз

Вы хотите сказать, что человек психически болен, когда он гневается или подавлен? - Именно так. - Разве у всех нас не бывает периодов гнева или депрессии? - В сущности, все мы психически больны.

Карл Ясперс. Стриндберг и Ван Гог

Классическая работа немецкого философа и психиатра, которая посвящена тому, какую роль в творчестве писателей и художников может играть психическое заболевание. Связь между гениальностью и помешательством признаётся чуть ли не естественной - но как на самом деле обстоит дело? Почему в одних случаях болезнь становится источником вдохновения, а в других приносит только страдания?

Разбирая случаи драматурга Стриндберга, Ван Гога, а также Сведенборга и Гёльдерлина, Ясперс приходит к важным выводам, которые далеко не кажутся очевидными.

Карл Ясперс

Как во времена до восемнадцатого века должна была существовать некая естественная духовная предрасположенность к истерии, так нашему времени, видимо, каким-то образом соответствует шизофрения. [...] Раньше многие, так сказать, старались быть истериками, сегодня о многих можно было бы сказать, что они стараются быть шизофрениками.

На сцену выкатывается гроб

Время от времени мне приходится участвовать в обсуждениях на тему «Культура гибнет» или «До чего мы докатились! Что стали сочинять для детей!». Недавно на одном из семинаров для московских библиотекарей я услышала такую историю. «Моя невестка, - гневно повествовала участница семинара, - повела ребенка в театр. В проверенный, казалось бы, - музыкальный театр Натальи Сац. Так там Чиполлино прямо на глазах у детей живьем посадили в костер - жариться. И он потом ковылял на своих обожженных культяпках! Думаете, на этом ужасы закончились? Во втором отделении на сцену выкатили настоящий гроб. Гроб - в детском спектакле! Это как можно назвать?!»

Слушательница рассчитывала, что я поддержу ее возмущение. Но я решила уточнить некоторые детали. Ведь если по сюжету кого-то из персонажей засовывали в очаг, то вряд ли это был Чиполлино. Скорее всего - Буратино. А если, вдобавок к «приключению с огнем», на сцене появился гроб, то это даже и не Буратино, а Пиноккио. И что тут поделаешь, если этот самый Пиноккио в сказке добрую часть сюжетного времени проводит на кладбище, у могилы Феи с голубыми волосами. Плачет там, раскаивается, очищается душой. И волосы у этой Феи совсем не случайно голубые: это знак ее изначальной причастности к «иному миру», откуда Пиноккио получает разные «сигналы».

Придумали Пиноккио и всю эту историю не сегодня, а в середине XIX века. И русская публика впервые познакомилась с ним в 1906 году, причем на страницах самого что ни на есть детского и морально-нравственного журнала «Задушевное слово». То есть к современным симптомам гибели культуры историю про деревянного мальчика никак нельзя отнести. И если ее сегодня решили инсценировать, то со стороны режиссера это вполне похвальное обращение к нетленной мировой классике.

Да и чем эпизод с появлением гроба на сцене театра Н. Сац отличается от классической постановки «Синей птицы» Метерлинка, где дети вообще бродят среди давно умерших родственников? И спокойно вспоминают, кто когда умер. Причем речь идет не только о бабушке и дедушке, но и о покойных младенцах.

Так может, проблема не в самом спектакле, а в ожиданиях зрителя? И не ребенка, а взрослого? Взрослый по каким-то причинам ждал чего-то другого, хотел чего-то другого, настраивался на другое. Но ведь ему вряд ли не сообщили название спектакля. Однако взрослый не стал «вдаваться в подробности» и выяснять, на основе какого произведения поставлен спектакль. И если он ожидал увидеть триумфальное шествие луковой революции (перепутал кого-то с чем-то), а ему показали довольно мучительный и даже мрачноватый путь обретения «человеческой формы», то это ведь проблема конкретного взрослого (конкретных взрослых), а не современной культуры в целом.

Тема смерти в русской и советской литературе, или Сбой в программе

Надо сказать, что гроб, возле которого предавался раскаянию Пиноккио, был далеко не первым литературным гробом, оказавшимся в круге детского русскоязычного чтения. (Как уже говорилось, сказка Карло Коллоди, переведенная на русский язык, увидела свет в 1906 году). Первым все-таки был «гроб хрустальный в горе печальной», в котором устроил молодую царевну, отравившуюся яблоком, Александр Сергеевич Пушкин. Осмелится ли кто-нибудь бросить камень в этот гроб? Даже учитывая то обстоятельство, что королевич Елисей, по сути, целует труп? Ну, ладно, помягче: мертвую красавицу. Он же не знает, что царевна жива.

Вообще XIX век совсем иначе относился к смерти - в том числе и в произведениях, адресованных детям, - чем советская литература ХХ века. Великие писатели-классики (в первую очередь Лев Толстой) самым внимательным образом исследовали психологию предсмертного состояния отдельного человека, психологическую сторону умирания и отношения к чужой смерти. Причем не только в таких произведениях, как «Смерть Ивана Ильича» или «Три смерти», но и, к примеру, в «азбучной» истории «Лев и собачка», которая с гениальной прямотой сообщает ребенку: «Любовь и смерть всегда вдвоем». Вообще соприкосновение со смертью в классических произведениях XIX века из круга детского чтения оказывается формирующим, «душеобразующим» переживанием. Разве не это главная тема «Гуттаперчивого мальчика»? Или «Детей подземелья»?

Но в той великой литературе тема соприкосновения со смертью и размышления о смерти органично вырастали из христианского мировоззрения. Эта тема не противоречила теме жизни и даже радостной жизни - она ее дополняла и делала более глубокой. Неслучайно «Дети подземелья» заканчиваются описанием «досуга на кладбище»: рассказчик повествует, как они с сестрой ходят на могилу девочки из «подземелья» и предаются там светлым мечтаниям и размышлениям.

Советская детская литература к теме смерти относилась совсем иначе. Она признавала лишь разговор о героической смерти, о смерти «во имя…» (во имя победы пролетарской революции или во имя советского государства). Героическая смерть оказывалась чем-то вроде награды, к которому, парадоксальным образом, следовало даже стремиться - ибо ничего «прекраснее» представить нельзя. Все остальные «виды» смерти (смерть в мирное время и по старости) принадлежали частной человеческой жизни и поэтому считались не достойными разговора. Страх смерти (и любой другой страх) считался низким чувством. Его нельзя было обнаруживать, его нельзя было обсуждать. Его следовало скрывать и подавлять: «Я уколов не боюсь, если надо - уколюсь!» (Наверное, сегодня это звучит более чем двусмысленно, но это ведь цитата. Даже сосчитать не могу, сколько раз слышала эту задорную «юмористическую» песенку в детских передачах по радио.) Над тем, кто боится, следовало смеяться.

Сейчас мы, по-видимому, переживаем «сбой всех программ». С одной стороны, настаиваем на «воцерквлении» детей, с другой - возмущаемся по поводу книжек, которые связаны с темой смерти. И делаем это не по каким-то сложным основаниям, а только потому, что в нашем сознании ребенок и смерть несовместимы. При этом мы странным образом забываем, что главный церковный символ - распятие, изображающее страдальца в момент смерти.

Книга про это

Наверное каждый, кто воспитывает детей, сталкивался с детским вопросом: «А я умру?», с реакцией ребенка на смерть домашнего питомца или каких-то других животных. Мы сталкиваемся с детской растерянностью, приливом страха, непониманием происходящего - и почти никогда не можем найти нужных слов и убедительного объяснения.

Эта ситуация очень точно описана в книге Фрида Амели «А дедушка в костюме?».

У пятилетнего Бруно умирает дедушка, которого мальчик очень любил. Бруно оказывается свидетелем и участником похорон. В силу возраста он еще не может включиться в коллективную скорбь, к тому же все взрослые ведут себя по-разному и не очень «последовательно», с точки зрения ребенка. Смысл обрядовой стороны от него ускользает. Бруно отмечает «странности» в поведении взрослых. Он задает им вопрос: «Куда делся дедушка?» Ответ «умер» ничего не объясняет. А что такое «умер», каждый взрослый объясняет по-своему. Главное, от чего разрывается детское сознание, это от сообщения, что «дедушки больше нет». Маленький мальчик может согласиться лишь с тем, что дедушки нет «тут». Но как он может быть и «в земле», и «на небе» одновременно? Это все настолько не совпадает с привычным мироустройством, что вызывает потрясение. И вся книжка посвящена тому, как ребенок пытается встроить это переживание в свою жизнь, как он с ним сживается и как выстраивает новые отношения с дедушкой - с его образом.

По сути, «А дедушка в костюме» - психологически точный дневник горевания. Горевание - это ведь тоже психологическое состояние, и, как любое состояние, оно изучается и описывается в науке. В первую очередь для того, чтобы можно было помогать людям, переживающим горе. И, как бы странно это ни звучало, у горевания есть свои закономерности. Человек, переживающий горе, проходит разные стадии: неверие в происходящее, попытку его отрицать; острый процесс неприятия, даже с обвинениями умершего («Как ты смел меня оставить?!»), смирение перед случившимся; выработка нового отношения к жизни (приходится отказываться от каких-то привычек, приучаться делать самостоятельно то, что раньше делал вместе с умершим); формирование нового образа ушедшего человека, - и т.д.

В пособиях для практических психологов все это описано, включая возможные действия психологов по отношению к переживающему горе человеку на каждом этапе горевания.

Но в детской художественной литературе подобного опыта не существовало. И книга Амели Фрид - своего рода открытие.

И естественно, эта книга у нас осталась за пределами внимания не только родителей, но и библиотекарей. Точнее, они ее отвергли: «Как смерть может быть единственным содержанием детской книжки?» Что приятного может быть в чтении такого произведения?

Так ведь чтение не всегда должно быть приятным. Чтение - это своего рода эксперимент над собой: сможешь ли ты «общаться» с данным автором? Сможешь ли «поддержать» затеянный им разговор? Поддержать своим вниманием.

Но нет. Гроб на «сцене» противоречит нашему образу счастливого безмятежного детства. Хотя этот образ очень мало соотносится с реальностью и существует исключительно у нас в голове. И тут ничего не поделаешь. Если взрослый сам не дозрел до разговора на эту сложную тему, нельзя принудить его к чтению. Его внутренний протест уничтожит всякий возможный эффект от общения с книгой.

Вопросы и ответы

Между тем, если вопросы и возникают, то касаются они не правомерности темы, а «места и времени»: когда, в каком возрасте и в каких обстоятельствах лучше читать эту книгу ребенку. Почему-то сразу кажется, что читать ее нужно именно вместе с ребенком, читать ему вслух: чтение ребенку вслух - это всегда разделенное переживание. А разделенное - значит переносимое.

Неправильно думать, что подобные книжки читаются «по случаю». Вот когда кто-нибудь у ребенка умрет, тогда и почитаем про смерть.

Все как раз наоборот. Книги, затрагивающие тему смерти, не являются «болеутоляющими». Это все равно что начинать закаливающие процедуры в момент тяжелой болезни. Закаляться надо в здоровом состоянии. А когда ребенок болен, требуется принципиально другое: покой, тепло, отсутствие напряжения, возможность отвлечься. Как рассказывала японская журналистка Кимико Матсуи, дети, пережившие трагедию, связанную с аварией на атомной электростанции Фукусима, если и читали что-то через некоторое время, то фэнтези - такие книги «уводили» от ужасных реалий и настоящих потерь.

Другое дело, если у ребенка возникает вопрос «А я умру?». Но тут тоже не все так просто.

Я думаю, многие из собственного детского опыта помнят, как впервые настигает этот вопрос, как он пронзает всего тебя: это, в некотором смысле, переворот мироощущения.

Когда я (мне кажется, лет в шесть) пришла с этим вопросом к своему отцу, он - как и следовало взрослому его поколения - разразился хохотом. Упал в кресло, накрылся газетой и долго-долго смеялся. А потом, так с собой до конца и не справившись, выдавил: «Да!»

И что же будет? - я всеми силами старалась представить, как это может быть.

Что будет?

Что будет вместо меня? (Ну, и действительно: материя никуда не исчезает и не образуется вновь, а лишь переходит из одного состояния в другое.)

Что будет? Цветочек вырастет.

Вы не представляете, как я успокоилась. Больше того, я испытала чувство, похожее на счастье. Цветочек, в который мне суждено превратиться, устроил меня совершенно. Он самым органичным образом встраивался в картинки мира, в котором из костей зарезанных коровушек произрастали волшебные яблоньки, разрезанного на куски Ивана-царевича можно было склеить живой водой, лягушка оказывалась царевной, - мира, где границы между человеком и остальным живым миром были весьма условными, а предметы и животные обладали способностью превращаться друг в друга. Я осмелюсь утверждать, что любой ребенок, даже если он растет в семье, исповедующей монотеистическую религию, проходит «языческую» стадию тождества с миром - как зародыш проходит стадию существа с жабрами. Об этом, в первую очередь, свидетельствует его отношение к игрушкам и его способность играть.

И на этой стадии, в этом возрасте он не нуждается в последовательно изложенной естественнонаучной теории умирания. Или, иначе, вопросы о смерти, которые задают дети четырех-шести лет, еще не требуют «полного» взрослого ответа. Мне так кажется.

Речь идет не о том, чтобы врать ребенку. Не нужно убеждать его в том, что кошка, которую задавила машина, где-нибудь «там» оживет. Но представление о том, что «материя никуда не исчезает и не появляется вновь, а только переходит из одного состояния в другое», по отношению к маленькому ребенку оказывается душеспасительным.

Поэтому возможность ее адекватного прочтения, подразумевающего понимание, связана не только с вопросом «А я умру?» (который чаще всего возникает у пятилетних детей, но может возникнуть и раньше; развитие - штука сугубо индивидуальная), а еще и с опытом рефлексии. Хотя бы минимальной. С опытом фиксирования своих чувств и мыслей. А это предполагает уже некоторый уровень развитого критического мышления, умения «взглянуть на себя со стороны». Кроме того, здесь очень важнó умение ребенка переводить эмоциональный интерес в познавательную плоскость. Его что-то волнует, тревожит - и он начинает этим «интересоваться». (Некоторые страхи и проблемы, к примеру, побуждают детей интересоваться вымершими чудовищами. Но это не означает, что все они, когда вырастут, станут палеонтологами.)

Способность к рефлексии, умение «опознать» свои чувства и мысли начинает формироваться к началу школьного обучения (собственно, это важнейшие показатели школьной готовности).

Поэтому, видимо, знакомить детей с книгой про мальчика Бруно и его переживания можно после семи-восьми лет. Но эта книжка не утратит своей актуальности и для детей младшего подросткового возраста. Интересно ведь поговорить с ними и про горевание, и про личный опыт.

Тем более что в период раннего пубертата у детей случаются рецидивы, связанные с вопросом «А я умру?».

Окончание следует.

Марина Аромштам

Еще о теме смерти в детских книгах и о книге «А дедушка в костюме » можно прочитать в статье

Изображение болезни в художественных произведениях

Жунева М.

ФГБОУ ВО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава России

Кафедра философии, гуманитарных наук и психологии

Научный руководитель - доцент А.А. Живайкина

Тема болезни отражена во многих видах искусства. Это и литература, и живопись, и скульптура, и кинематограф. Рассмотрим примеры изображения болезни в литературных произведениях.

Наиболее часто встречающееся на страницах художественных произведений заболевание - туберкулез. Ещё совсем недавно, до 20-30 годов ХХ века эта болезнь, именуемая тогда «чахоткой», считалась неизлечимой. Заражение туберкулезом происходит воздушно-капельным путем, а, следовательно, заразиться им было достаточно легко. Симптомы заболевания: длительный мучительный кашель, кровохарканье, лихорадка, худоба и, как следствие, медленное угасание человека в самом расцвете сил.

Одним из произведений, в которых изображена эта болезнь, является роман «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, в котором туберкулёзом страдала Катерина Ивановна Мармеладова: «Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель, продолжавшийся пять минут. На платке осталось несколько крови, на лбу выступили капли пота».

Чахотка была у Николая Левина, одного из героев романа «Анна Каренина» Л.Н. Толстого: «Брат лег и - спал или не спал, но, как больной, ворочался, кашлял и, когда не мог откашляться, что-то ворчал».

Ещё один литературный герой, болевший туберкулезом - Коврин из рассказа А.П. Чехова «Чёрный монах»: «У него шла горлом кровь. Он плевал кровью, но случалось раза два в месяц, что она текла обильно, и тогда он чрезвычайно слабел и впадал в сонливое состояние».

То изображение заболевания, к которому прибегали писатели в своих работах, мало отличается от клинической картины, описанной в специальной медицинской литературе, так как болезнь имеет яркую специфическую симптоматику.

Лепра (устар. «проказа») - страшная болезнь, вызываемая микобактерий, родственной туберкулезной, также фигурирует в некоторых литературных произведениях. Главным симптомом заболевания является сильнейшее поражение кожи, именно поэтому больных проказой боялись и подвергали гонению. Страх перед этим заболеванием был настолько велик, что страдающих этим недугом фактически обрекали на мучительную смерть в абсолютном одиночестве. Примером произведения, в котором рассказывается о тяжелой жизни в колонии больных проказой, является роман Г. Шилина «Прокаженные».

На сегодняшний день лепра уже давно не считается неизлечимой болезнью и успешно лечится антибиотиками, также известно, что проказой нельзя заразиться при простом контакте: она передаётся только при тесных контактах через выделения изо рта и носа.

Нередко в художественных произведениях встречается эпилепсия. Это хроническое неврологическое заболевание, характеризующееся внезапным возникновением судорожных приступов. Часто в своих работах эту болезнь изображал Ф.М. Достоевский, что неудивительно: эти недугом страдал сам писатель. Наиболее яркий персонаж-эпилептик - князь Мышкин из романа «Идиом». А эпилепсия Макара Нагульного, героя романа «Поднятая целина» М.А. Шолохова, является следствием контузии и отравления газами на войне.

В XIX веке считалось, что эпилепсия приводит к неизбежному снижению интеллекта, доказательство этому можно найти даже в описании князя Мышкина, его считали чудоковатым: «Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь». В настоящее время доказано, что ухудшение когнитивных функций при данном заболевании происходит достаточно редко.

Диагнозы героев, о которых говорилось ранее, не вызывают сомнений, но не всегда по симптоматике заболевания, описанной автором, можно однозначно сказать, что это за болезнь. Например, долгое время врачи-читатели не могли прийти к единому мнению в постановке диагноза главной героине рассказа «Живые мощи» И.С. Тургенева: «Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая, как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движутся, медленно перебирая пальцами, как палочками, две крошечных руки, тоже бронзового цвета».

Ранее считалось, что Лукерья страдала системной недостаточностью надпочечников (позже известна как аддисонова болезнь), которая и обусловила бронзовую окраску кожи и невозможность передвигаться. Но многие врачи оспаривают это мнение. Так, например, доктора Е.М. Тареев и Н.Г. Гусева полагают, что девушка была больна склеродермией, профессор Сигидин также склоняется в пользу этого диагноза и полностью исключает аддисонову болезнь (

Вот вчера я в кои-то веки включила телевизор и увидела передачу про детские книги. Тема была как раз о детских книгах про смерть. Авторы программы рекомендуют читать такие книги вместе с ребенком, объясняя ему смысл написаного. Порекомендовали несколько для разных возрастных категорий.

Ниже урывки из книги "Самые добрые в мире" Ульфа Нильсона, иллюстрации Эвы Эриксон.

История начинается с того, что в один из дней девочка Эстер находит на подоконнике мертвого шмеля и решает его похоронить. Помогают Эстер Друг (от лица которго идет рассказ) и ее младший брат Пютте. Так как Пютте очень мал, старшие ребята объясняют ему что такое смерть

После похорон шмеля девочка решает, что ребята должны хоронить в лесу всех умерших животных, птиц, насекомых...

Похоронив за время повествования много зверушек, Эстер приходит к выводу:

В конце книги описывается церемония погребения дрозда по имени Маленький Папа (дети всем зверушкам давали имена)

Мария Порядина об этой книге так:

Дети вовсе и не думают профанировать сакральное - издеваться над священными обрядами, насмехаться над горем человеческой потери, пародировать торжественный чин погребения. Они просто берут смерть в игру - так же естественно, как берут в игру всё остальное: приготовление обеда, свадьбу, покупку яблок в магазине. Они играют в похороны так же всерьёз, как играют "в гости" или "в дочки-матери" - и ни один взрослый, если он разумен, не стал бы ругать детей за такую игру.

Если взрослый разумен - это уточнение необходимо. Разумный человек, прочитав книжку, увидит, что в ней нет ничего опасного и пугающего. Для детей она жизненна, а для взрослых - надо признаться - ужасно смешна.

Но человека не слишком разумного книга может шокировать: слишком много покойников…

Всё-таки шведские педагоги - и шведские дети - более свободны. Они не боятся "запретных" тем и "необычных" поступков: просто не заостряют на них своё внимание.

Нашим бы детям - здесь, в России - досталось бы под первое число: и за то, что "трогают всякую гадость", и за то, что взяли без спроса чемодан и плед, и за сам процесс - за то, что играют во что-то непривычное, то есть - с точки зрения взрослого-перестраховщика - неприличное.

А для шведов - всё нормально.

Не случайно шведский Фонд Астрид Линдгрен возит по миру выставку "Я имею право на игру". Не случайно и сама Линдгрен утверждала, что играть можно всегда и во всё. "Как мы только не заигрывались насмерть!" - удивлялась она, уже немолодая, вспоминая своё вольное детство в окрестностях хутора Нэс. Всё было игрой - и всё стало жизнью, которая продолжается.

Издатели предназначают книгу для семейного чтения, и это правильно, потому что "Самые добрые в мире" - вещь вполне двуадресная. Дети понимают её как обыкновенную повесть из жизни сверстников, абсолютно традиционную; взрослым же в этой истории чудится некоторый привкус "драматургии абсурда", который переводит простенький сюжет в область «вечных вопросов» о месте и предназначении человека в бытии.

Книга получилась очень жизнеутверждающая: ведь дети в ней буквально играют со смертью ! А раз смерть может стать игрой, то она не страшна. То есть, как всякую другую игру, её можно отложить на неопределённый срок. И жить долго и счастливо.

Смерть — неотъемлемая часть жизни, и любой ребенок рано или поздно узнает о ее существовании. Обычно это происходит тогда, когда малыш впервые в жизни видит мертвую птичку, мышку или другое животное. Бывает и так, что первые знания о смерти он получает при более трагических обстоятельствах, например, когда умирает или погибает член семьи. Вполне ожидаемо, что прозвучит этот, так пугающий взрослых вопрос: А что произошло? Почему бабушка (папа, тетя, кошечка, собачка) лежит неподвижно и не разговаривает?

Даже очень маленькие дети способны отличить живое от неживого и сон от чего-то более пугающего. Обычно родители из страха травмировать детскую психику стремятся обойти тему смерти и начинают говорит ребенку, что «кошечка заболела и ее увезли в больницу». «папа уехал и вернется, когда ты будешь уже совсем большим» и т.п. Но стоит ли давать ложную надежду?

Часто за подобными объяснениями на самом деле прячется стремление пощадить не психику ребенка, а свою собственную. Маленькие дети еще не понимают значения такого понятия как «навсегда», «насовсем», они и смерть считают обратимым процессом, особенно в свете того, как это преподносится в современных мультфильмах и фильмах, где персонажи то ли умирают, то ли переселяются в мир иной и превращаются в забавных призраков. У детей представления о небытии крайне размыты. А вот нам, взрослым, прекрасно осознающим всю тяжесть произошедшего, часто очень и очень трудно говорить о кончине близких людей. И большая трагедия не в том, что ребенку придется сказать о том, что папа никогда не вернется, а в том, чтобы самим еще раз пережить это.

То, насколько травмирующей окажется информация о смерти близкого человека, зависит то, каким тоном вы будете об этом говорить с ребенком, с каким эмоциональным посылом. В таком возрасте детей травмируют не столько слова, сколько то, как мы их говорим. Поэтому, как бы ни горька была для нас смерть близкого, для разговора с ребенком следует набраться сил и спокойствия, чтобы не только сообщить ему о произошедшем, но и проговорить, обсудить это событие, ответить на возникшие вопросы.

Тем не менее, психологи рекомендуют говорить детям правду. Родители должны понимать, какой объем информации и какого качества способен воспринимать их ребенок, и должны выдавать ему те ответы, которые он поймет. Кроме того, маленьким детям обычно трудно четко сформулировать свой вопрос, поэтому надо постараться понять, что именно тревожит малыша — он боится остаться один, или он боится, что мамы и папы тоже скоро не станет, он боится умереть сам или что-то еще. И в таких ситуациях в более выигрышном положении оказываются верующие родители, потому что они могут сказать своему ребенку, что душа их бабушки (папы или другого родственника) улетела на небо к Богу. Эта информация более щадящая, нежели сугубо атеистическая: «Бабушка умерла, и ее больше нет». И главное — тема смерти не должна быть табуированной. Мы избавляемся от страхов, проговаривая их, поэтому и ребенку необходимо проговорить эту тему и получить доступные для его понимания ответы на вопросы.

Маленьким детям еще трудно понять, почему их близкого уносят из дома и закапывают в землю. В их понимании даже мертвые люди нуждаются в пище, свете, общении. Поэтому вполне возможно, вы услышите вопрос: «А когда ее выкопают и принесут обратно?» ребенок может беспокоиться о том, что любимая бабушка оказалась одна под землей и не сможет выбраться оттуда самостоятельно, что ей там будет плохо, темно и страшно. Скорей всего, он задаст этот вопрос не один раз, потому что ему трудно усвоить новое для него понятие «навсегда». Надо спокойно ответить, что умерших не выкапывают, что они остаются на кладбище насовсем, что умершие уже не нуждаются в пище и тепле, не различают света и ночи.

При объяснении явления смерти не стоит вдаваться в богословские подробности о Страшном суде, о том, что души хороших людей идут в Рай, а души плохих — в Ад и прочее. Маленькому ребенку достаточно сказать, что папа стал ангелом и теперь смотрит на него с неба, что ангелы невидимы, с ними нельзя поговорить или обнять их, но их можно почувствовать сердцем. Если ребенок задает вопрос о том, почему умер близкий, то не стоит отвечать в стиле «на все воля Божья», «Бог дал — Бог взял», «так Богу было угодно» — ребенок может начать считать Бога злым существом, причиняющим горе и страдания людям и разлучающим его с любимыми людьми.

Часто возникает вопрос: брать или не брать детей на кладбище на погребение? Однозначно — маленьких нельзя. Возраст, в котором ребенок будет в состоянии пережить гнетущую обстановку погребения, когда и взрослая-то психика не всегда выдерживает, сугубо индивидуален. Вид рыдающих людей, разрытой ямы, гроба, опускаемого в могилу — не для детской психики. Пусть ребенок, если это возможно, простится с усопшим дома.

Иногда взрослые недоумевают — почему ребенок вяло реагирует на смерть близкого человека, не плачет и не скорбит. Так происходит потому, что дети пока еще не в состоянии переживать горе так же, как взрослые. Они не осознают в полной мере трагедии произошедшего и, если и переживают, то внутри и по-другому. Их переживания могут выражаться в том, что малыш будет часто заговаривать о усопшем, вспоминать, как они общались, вместе проводили время. Эти разговоры надо поддерживать, так ребенок избавляется от беспокойства и переживаний. В то же время, если вы заметили, что после смерти близкого человека у малыша появилась привычка грызть ногти, сосать палец, он начал мочиться в постель, стал более раздражительным и плаксивым — значит, его переживания намного глубже, чем вам может показаться, он не в состоянии справиться с ними, необходимо обращаться к психологу.

Помогают справиться с горем поминальные ритуалы, принятые у верующих людей. Вместе с ребенком сходить на кладбище и положить букетик цветов на могилу — бабушке будет приятно. Вместе с ним пойти в храм и поставить свечку на канун, прочитать простенькую молитву. Можно достать альбом с фотографиями и рассказать малышу о том, какими хорошими были бабушка или дедушка, вспомнить приятные эпизоды из жизни, связанные с ними. Мысль о том, что покинув землю, умерший не исчез окончательно, что таким образом с ним мы можем поддержать хотя бы такую связь, действует успокаивающе и дает нам надежду в том, что жизнь продолжается и после смерти.

Азбука воспитания