Илья Репин и Наталья Нордман: Странный роман великого художника и необычной оригиналки. Странный брак.Илья Репин и Наталья Нордман К

Многие недоумевали, что красавец-художник нашел в этом шумной простоватой дурнушке. Но между ними вспыхнули настоящие чувства, испепелившие со временем их обоих. Натали Нордман и Илья Репин прожили вместе 15 лет, а в память об их союзе остались лишь картины и письма, конверты с которыми она даже не открывала.

Любовь, как наваждение

Они впервые встретились, когда Илья Репин писал портрет княгини Тенишевой. Чтобы княгиня не скучала, он приглашал в компанию кого-нибудь из знакомых, кто мог бы развлекать ее во время сеанса. Впрочем, он так поступал всегда, чтобы портретируемые сохраняли вполне естественное выражение лица.

Мария Тенишева привела как-то с собой подругу, уверяя художника, что уж с ней-то скучать точно не придется. Однако через несколько дней Репин написал княгине письмо, прося никогда больше не приводить в мастерскую «эту».

Когда и при каких обстоятельствах стойкая неприязнь переросла в глубокие нежные чувства, остается неизвестным. Но вскоре Натали Нордман уже сопровождала художника в Одессу, откуда он должен был отправиться в путешествие по Палестине.

«Пенаты»

В 1899 году Натали забеременела, Илья Репин, любивший детей безмерно, был счастлив. У них родилась дочь. По одним сведениям ее назвали Еленой, по другим – Натальей. Однако девочка скончалась через два месяца, а художник решил, что юная особа, пережившая горе после потери малышки, нуждается в его заботе, участии и утешении. Сама Наталья не особо горевала, ведь она совсем не успела привязаться к девочке, да и тяги к материнству она не испытывала. Он купил на ее имя дом в Куоккале с большим участком, который они позже назвали «Пенаты».

Именно в «Пенатах» проведут художник и его муза 15 лет счастливой жизни. Им не мешала ни 19-летняя разница в возрасте, ни разность взглядов на жизнь. Они были счастливы, были вместе и наслаждались своим домом, который хранили, по их мнению, пенаты – римские покровительницы домашнего очага.

Женские реформы

Друзья Репина, его ученики, литераторы и искусствоведы с удивлением замечали, насколько изменилась жизнь художника с появлением Натали. Многие считали ее невоспитанной и слишком экзальтированной.

Однако сам художник явно был счастлив, он отмечал необычайную живость своей супруги, которая проявлялась в ее жажде ко всему: стихам, танцам, окружающему миру.

Поначалу ее экстравагантность забавляла Илью Ефимовича, он находил в этом некую изюминку и потакал милым оригинальностям жены. Впрочем, супругой она была ему гражданской, так как после развода с первой супругой художник не мог венчаться.

В Пенатах Наталья Борисовна уравняла прислугу с именитыми гостями, и развесила везде объявления, что гостям нужно самим себя обслуживать. По средам, которые были заведены ею для светских вечеров и деловых встреч, гостей изредка мог встретить сам Илья Ефимович, он же принимал у своих визитеров пальто и провожал в гостиную. Но чаще всего посетители сами раздевались и проходили вглубь дома. На обеде им никто не прислуживал, так как все, в том числе и слуги, сидели за одним вертящимся столом а странный суп из сена разливал тот, на кого выпадал жребий.

Наталья Борисовна объявила себя вегетарианкой и на приемах угощала овощными блюдами и супом из настоящего сена. Илья Ефимович вынужден был лакомиться мясом либо в гостях в отсутствие Натальи Борисовны, либо в питерских ресторанах.

Впрочем, и супруга его была далеко не безгрешна. По воспоминаниям М.К. Куприной-Иорданской, первой жены Куприна, в спальне у вегетарианки на туалетном столике стояли бутылка коньяка и блюдо с бутербродами с ветчиной. Наталья Борисовна просила своих гостей не рассказывать о ее пищевом предательстве Репину.

Насильственная демократия

Натальи Борисовны всегда было слишком много. Она все делала нарочито напоказ, громко и публично. Она несомненно, любила своего мужа, но зачастую не замечала, что заставляет его испытывать неловкость перед знакомыми, а то и вовсе мешает работать.

На Рождество, приезжая в Москву в гости она первым делом громогласно и долго поздравляла всю прислугу, сокрушаясь, что богачи даже праздник у бедных отобрали. Илья Ефимович краснел и смущался.

Дома же она часто устраивала какие-то шумные спектакли с крестьянами или собирала множество детей в импровизированный детский сад.

С каждым годом она становилась все более фанатичной вегетарианкой, требуя и от супруга придерживаться установленных правил. После она отказалась носить шубы из меша. Она пошила для себя шубу из мешковины, наполненной сосновыми опилками. Наталья Борисовна искренне считала, что такая шуба согреет ее. Она все чаще простуживалась, все дольше болела. Она излечилась от чахотки в первый раз, но следом заболела пневмонией. А после опять чахоткой.

Охлаждение

Ее чудачества уже давно охладили пыл Ильи Ефимовича, и Наталья поняла, что из любимой жены она стала настоящей обузой, которой он стыдится, но за которой вынужден ухаживать. Она оставила дома все его подарки, взяла денег на дорогу и отправилась в Швейцарию, в Локарно в больницу для малоимущих.

Репин перевел на е имя деньги, но она отказалась от них, не считая более себя его женой. А его письма она даже не распечатывала, хотя в одном из них могла бы прочесть: «Я начинаю Вас любить глубокой любовью. Да, более 15 лет совместной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Устанавливается родственность незаменимая…».

Она скончалась 28 июня 1914 года. Илья Репин не успел на ее похороны. А потом он в один миг отменил все чудаковатые правила установленные Натальей Нордман в Пенатах. Он сожалел о ее кончине и считал себя осиротевшим, но убитым горем не выглядел.

Илья Репин много рисовал предмет своей любви и вдохновения, точно так же, как
увековечил в своих картинах свою музу, свою богиню, свою мечту.

Наталья Борисовна Нордман Нордман (Северова) Наталья Борисовна 1863 - 1914 Россия (СССР) Вторая жена и помощник художника И.Е. Репина, фотограф, вегетарианка, активный деятель на ниве раскрепощения женщин. Северова – её писательский псевдоним. «На одной из фотографий Куоккалы начала 1900-х годов, воспроизведённой на почтовой открытке того времени, мы видим однообразно ровный забор, калитку и ворота, сразу за которыми виднеется какая-то постройка. На маленькой дощечке, прикреплённой к забору, едва удается различить слова: «Villa Penates». Сама дача не видна на открытке, так как стояла в глубине участка. Это был обыкновенный низенький финский домик, стены которого, сложенные из брёвен, обшиты тесом. Пожалуй, никто, даже близкие друзья Репина, не знали тогда, что усадьба приобретена не Нордман, а самим художником. Много лет спустя, уже глубоким стариком, Репин раскрыл обстоятельства покупки в одном из писем, пояснив, что Нордман была бедна, поэтому «... из боязни, чтобы, по моей смерти, её не выселили мои наследники, я перевел на её имя «Пенаты»». Кто же была эта женщина, о которой Репин так заботился и которой суждено было отныне играть в его жизни значительную роль? Наталья Борисовна Нордман родилась 2(14) декабря 1863 года в Гельсингфорсе (Хельсинки). Её отец, дворянин Выборгской губернии, швед, морской офицер, впоследствии дослужился до адмирала; мать русская, из семьи помещиков Смоленской губернии. Отец умер, когда Нордман была ещё девочкой. Однако в жизненном укладе семьи ничего не изменилось. Несмотря на очень ограниченные средства, почти бедность, мать Нордман продолжала выезжать в свет, а дочери внушала барски-пренебрежительное отношение ко всякому труду. О своей юности Нордман только и могла написать впоследствии, что была «воспитана матерью-вдовою, дома, без системы. Образования не получила никакого. Обучалась языкам и манерам...» Живому и деятельному характеру Нордман этого было мало, и она уговорила мать разрешить ей посещать училище барона Штиглица. Там она недолго занималась лепкой и рисованием, но мать запретила ей ходить на уроки чаще чем два раза в неделю, считая, «что эти дурацкие школы ни к чему не ведут». Все злоключения своей молодости с её наивными мечтами о подвиге Нордман изложила в автобиографической повести «Беглянка», опубликованной с иллюстрациями Репина в весенних номерах журнала «Нива» за 1900 год. Героиня повести - экзальтированная девушка, не выдержав жизни, цель которой заключалась в исполнении светских обязанностей, бежала из дому и сумела уехать в Америку. Ей казалось, что именно в этой стране она сможет осуществить мечтания о трудовой жизни, которая позволит ей чувствовать себя настоящим человеком, приносящим пользу. Но, воспитанная в обстановке развращающего ничегонеделанья, она не была ни приспособлена, ни подготовлена к какому бы то ни было труду. Нордман с полной откровенностью показала в повести несостоятельность своей героини, а следовательно, самой себя. Недолго испытав силы в роли горничной и пожив месяца два на ферме, скорее в качестве гостьи, чем работницы, эта взрослая девушка, которой шёл уже двадцать второй год, будто маленький наблудивший ребёнок, вернулась домой. «Моё положение самое глупое,- заключает она, - я всегда и везде чужая. ...Где- нибудь на месте (службы – Прим. И.Л. Викентьева) меня будут презирать за то, что я ищу заработка. В моей среде мне никогда не простят моей самостоятельности... Неужели всем тем силам, которые ещё кипят во мне, нет приложения?!». Действительно, Нордман не умела найти применения своим силам и способностям. Среда, в которой она выросла, воспитание неизбежно накладывали отпечаток никчемности на все её дела. Зная языки, Нордман принималась за переводы, но они оказывались ненужными. Пыталась заниматься благотворительностью, но это было совсем уж нелепо, так как у неё почти не было средств. Наибольший успех принесли Нордман занятия фотографией, которую она освоила на курсах при Русском техническом обществе. Участвуя в одном из конкурсов фотографов-любителей, она даже получила серебряную медаль. Рецензенты писали о её снимках жанровых сцен: «Интересные мотивы, чистая работа заставляют выделить г-жу Нордман из массы безличных фотографов. В ней заметно художественное чутьё, её виды безусловно красивы, типы и моменты выбраны с большим вкусом, а это вместе с тщательностью работы, кажется, и все, что можно от любителя требовать». Репин встретился с Натальей Борисовной в доме княгини М.К. Тенишевой, с которой был дружен в 90-е годы. […] Когда Репин познакомился с Нордман, то сумел оценить её порывы, стремление действовать и быть полезной. Она была наблюдательна, отзывчива. Кроме того, Нордман понимала, что Репин принадлежит искусству, и это накладывает совершенно особый отпечаток на их отношения, поэтому она видела свою задачу в том, чтобы «не только не мешать его творчеству, а всеми силами оберегать в нём священный огонь и всё, всё приносить ему в жертву». Постепенно они стали необходимы друг другу. Репин, отдавая должное природным способностям Нордман, жалел, что она не получила прочного систематического образования. «Что могло бы из Вас выйти!» - восторженно восклицал он и, стараясь как-то помочь, объяснял: «Вам необходим правильный, ежедневный труд. Тут нужна долгая и настойчивая дрессировка характера, без этого никогда человек не станет на ноги (на собственные и крепко)». Поощряемая Репиным, Нордман стала заниматься писательской деятельностью, и вскоре в свет вышли две книги. Первая, «Беглянка», что печаталась в «Ниве», в 1901 году издана была с новым названием «Эта» (переиздана в 1912 году с названием «К идеалам»), вторая - роман «Крест материнства»- появилась в 1904 году. В качестве псевдонима Нордман взяла себе фамилию Северова. После выхода первой повести появилось несколько рецензий. Критики недвусмысленно заявляли об «умеренности литературного таланта» г-жи Северовой, но не могли не оценить искренности автора и отмечали, что литературные грехи повести искупаются чистосердечностью и простотой рассказа. «Повесть г-жи Северовой, - писал один из критиков, - имеет то преимущество, что передает... подлинные факты, будучи, вероятно, просто воспоминаниями». […] Чтобы не мешать работать Репину и наладить хозяйство в усадьбе, Нордман решила зимой 1900 года переселиться из Петербурга в Куоккалу (сейчас – посёлок Репино – Прим. И.Л. Викентьева)». Кириллина Е.В., Репин в «Пенатах», Л., «Лениздат», 1977 г., с. 12-17. При работе И.Е. Репина над картиной: «Торжественное заседание Государственного совета» в Мариинском дворце в Санкт-Петербурге он сделал эскиз и смог сфотографировать заседание с помощью фотоаппарата своей жены. Отказываясь любым способом использовать животных, Н.Б. Нордман даже в русские морозы ходила в костюме, где в качестве подкладки использовалось … сено. Она заболела чахоткой… И это ускорило её смерть. В 1914 году завещание Натальи Борисовны Нордман - юридической хозяйки «Пенатов» вступило в силу. «Текст этого документа чрезвычайно интересен. Наталья Борисовна дорожила каждой мелочью в повседневной жизни с великим художником. В «Пенатах» всё было сделано так, чтобы Репину удобно было работать и жить, всё соответствовало его привычкам и вкусам. А потому участок земли с домом и хозяйственными пристройками передавался в пожизненное владение Репина, а после его смерти в ведение Академии художеств. Нордман завещала Академии усадьбу с условием: «... чтобы после смерти Ильи Ефимовича Репина в доме... был устроен род музея, под названием «Домик И.Е. Репина». Дом после смерти Ильи Ефимовича Репина ни в каком случае не должен быть обитаем, его следует окружить забором, тщательно содержать, и доступ в него посетителей открывать только днём (во избежание пожара) в сопровождении доверенного лица. Хозяйственные при доме постройки, где кухня и баня, а также и ледник, должны быть после смерти Ильи Ефимовича Репина снесены... Все те вещи, которые... могут служить выражением вкуса и привычек Ильи Ефимовича Репина, а также и моих, должны быть оставлены в домике И.Е. Репина на своих местах, с целью придать домику вид музея и сохранить в нём отпечаток личности художника». Этот документ был передан в Академию художеств, и весной 1915 года назначенная комиссия должна была осмотреть дом, справиться насчёт завещанных на его содержание средств и доложить об этом Совету Академии. Летом в «Пенатах» делали капитальный ремонт. Прежнюю толевую крышу заменили оцинкованным железом, перекрасили стены. Осенью комиссия докладывала о состоянии дел. Рассмотрев все обстоятельства, Совет постановил дар Нордман отклонить, так как в дальнейшем у Академии не найдётся достаточных средств, чтобы содержать «Домик И.Е. Репина» в качестве музея. Чтобы воля завещательницы всё-таки могла быть исполнена, Репин пожертвовал в пользу Академии художеств тридцать тысяч рублей, чтобы в будущем на проценты с этих денег музей всё-таки мог бы существовать. Приняв этот дар с благодарностью, Академия художеств готова была теперь исполнять завещание Нордман». Кириллина Е.В., Репин в «Пенатах», Л., «Лениздат», 1977 г., с. 145-146.

Сегодня вернулся из Репино. Побродил там по"Пенатам" - это музей-усадьба художника Ильи Репина, который написал "Бурлаки на Волге", "Запорожцы", "Иван Грозный и его сын Иван" и еще много картин.

Репино - курортный поселок на берегу Финского залива, в 30 км от Санкт-Петербурга. Раньше это это место называлось Куоккала - финская деревня. Репин купил здесь участок в 1900 году и счастливо прожил до 1930 года. Я сначала подумал: как это Репин смог так устроиться, что большевики его не уплотнили и не раскулачили? А потом вспомнил, что финны в 1917 году отъединились от Советской России, и Куоккала с Репиным оказалась на территории независимого государства. Сталин зазывал Репина в Россию, но старик неизменно показывал большевикам кукиш. В 1940 году СССР отнял у Финляндии 11% ее территории вместе с Куоккалой, но Репин об этом не узнал, он умер в 1930 и был похоронен в своей усадьбе.

На фото: Дом-музей в Пенатах Ильи Репина. Сейчас музей закрыт на реставрацию, обещают открыть в ближайшие дни. А замечательный репинский парк открыт, вход свободный, посетителей мало, можно прекрасно погулять по аллеям и романтично посидеть на берегу одного из прудов.

2.Вход в Пенаты. Пенаты - это древнеримские боги домашнего очага; а в более широком смысле - дом, малая родина. При жизни Репина, Пенаты - это было место, где тусовалась российская богема. Тут бывали Шаляпин, Есенин, Маяковский, Горький, Куприн, Чуковский. Приемы Репин устраивал по средам. А сегодня калитка открыта ежедневно, до 18 часов. Вход в усадьбу прямо с Приморского шоссе, метров за 100 указатель, мимо не проскочишь, есть большая автостоянка.

Илья Репин был мужик простой, из народа, и картины писал простые, реалистичные. А название усадьбы мудреное, да и внутри сплошная экзотика: площадь Гомера, башня Шахерезады, храм Озириса и Изиды, пруд "Какой простор!"... Откуда это у него? Оказывается, усадьбу Репин купил на имя своей второй жены - Натальи Нордман, и вся эта экзотика - ее заслуга. Репину, когда он стал жить в Куоккале с Нордман, было 56 лет, а Наталье Борисовне 37. Меня всегда интересовало, как удается немолодым и некрасивым, но чрезвычайно восторженным женщинам прибрать к рукам практичного мужика, который упорным трудом добился славы и денег? Чем они их брали? Художественный критик Владимир Стасов так говорил про эту пару: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи, - ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)» . Или вот еще Чехов, который всю жизнь прожил холостяком, потом вдруг взял и женился на Ольге Книппер. Или, например, был у меня приятель, замечательный поэт и художник Аркаша П., который женился на неудавшейся актрисе Вере М., а она была толста, некрасива и много старше его. Так вот, в чем загадка таких браков? Я думаю, что эти дамы поражают некоторых мужчин в самое сердце своей неумеренной экзальтированностью. Ага. Но поражать-то они поражают, но вот удержать не могут. Достаточно скоро мужик от них сбегает. Мой друг Аркаша, например, ушел к белокурой студентке художественного училища. Чехов через три года после женитьбы ушел на тот свет. А Репин поступил умнее прочих, он отправил Наталью Борисовну лечиться от чахотки в Швейцарию, где она и скончалась.

Наталья Нордман была боевой суфражисткой (по выражению Корнея Чуковского), вегетарианкой и боролась за раскрепощение прислуги. В Пенатах гостей встречали плакаты "Не ждите прислуги, ее нет". "Ударяйте в гонг. Входите. Раздевайтесь в передней". Гостя кормили супом из сена и котлетами из брусники. Жена писателя Александра Куприна вспоминала, что когда в Куоккале жил Максим Горький, они с мужем заезжали к нему пообедать, перед тем, как отправиться в Пенаты. Горький говорил: "Ешьте больше, ешьте больше. У Репиных ничего кроме сена не получите".
Современники рассказывали, что когда Илья Ефимович приезжал в Петербург, он с удовольствием ел бифштексы с кровью, правда при этом просил, не рассказывать о том Наталье Борисовне. Сама же Наталья Борисовна держала для особо доверенных друзей в укромном месте бутылку коньяка и бутерброды с ветчиной, о чем просила не сообщать Илье Ефимовичу. По инициативе Натальи Борисовны в Пенатах были организованы "Кооперативные собрания". На площади Гомера проводились лекции на разные темы: "От шитья сапогов до астрономических тем". Лекторами же были "как видные ученые. литераторы, так и ремесленники, обслуга. местные жители". Потом лекторы и слушатели пили чай и танцевали на поляне под балалайку.

После смерти Натальи Борисовны Репин отменил установленные при ней порядки в Пенетах, снова начал есть мясо и дожил до 86 лет.

4. Пруд "Какой простор!".

5.Один из деревянных мостиков в парке.

6. Парковые пруды покрыты ряской.

7. Когда-то здесь был дуб.

8.Башня Шахеризады. Шахерезадой Репин называл Наталью Нордман. Подняться на башню нельзя, она в плохом состоянии.

9. Храм Озириса и Изиды. С площадки этого храма читались лекции об искусстве шитья сапог или о том, как принимать роды у овцы.

10.В парке много камней и много елей.

11.В парке пустынно и тихо. В будний день посетителей почти нет. Возможно, когда музей откроют, их будет больше.

13.Мосты через пруд Рафаэль.

Россия неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни от начала до наших дней

Петер Бранг

Пер. с нем. А. Бернольд и П. Бранга.
М.: Языки славянской культуры, 2006. - 568 с.; ил.

Н. Б. Нордман, по единогласному мнению разных критиков, была одной из самых очаровательных женщин начала ХХ столетия. Став женой И. Е. Репина в 1900 г., она вплоть до самой своей смерти в 1914 г. была излюбленным объектом внимания, прежде всего, желтой прессы - из-за вегетарианства и других своих эксцентричных идей.

Позднее, при советской власти, ее имя замалчивалось . К. И. Чуковский, близко знавший Н. Б. Нордман с 1907 г. и написавший некролог в ее память , посвятил ей несколько страниц в своих очерках о современниках Из воспоминаний , изданных лишь в 1959 г., после начала «оттепели» . В 1948 г. искусствовед И. С. Зильберштейн высказал мнение, что тот период в жизни И. Е. Репина, который был определен Н. Б. Нордман, еще ждет своего исследователя (ср. выше с. ыы). В 1997 г. в США в ышла статья Дарры Гольдштейн « Is Hay only for Horses? Highlights of Russian Vegetarianism at the Turn of the Century» , большей частью посвященная жене Репина: однако литературный портрет Нордман, предваряемый довольно неполным и неточным очерком истории русского вегетарианства, вряд ли воздает ей должное. Так, Д. Гольдштейн останавливается прежде всего на "скурильных" чертах тех проектов реформ, которые в свое время предлагала Нордман; подробное освещение получает и ее кулинарное искусство, что, вероятно, объясняется тематикой сборника, в рамках которого вышла эта статья . Реакция критиков не заставила себя ждать; в одной из рецензий говорилось: статья Гольдштейн показывает, насколько «опасно отождествлять целое движение с отдельным лицом <…> Будущим исследователям русского вегетарианства не помешало бы проанализировать обстоятельства, в которых оно зарождалось, и трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, а потом уже заниматься его апостолами» .

Более объективную оценку Н. Б. Нордман дает Катриона Келли в своей книге о русских советах и руководствах к поведению со времен Екатерины II: «И все же ее краткое, но энергичное существование дало ей возможность познакомиться с самыми популярными идеологиями и дебатами того времени, от феминизма до защиты животных, от "проблемы прислуги" до стремления к гигиене и самосовершенствованию» .

Н. Б. Нордман (писательский псевдоним - Северова) родилась в 1863 г. в Гельсингфорсе (Хельсинки) в семье русского адмирала шведского происхождения и русской дворянки; финляндским своим происхождением Наталья Борисовна всегда гордилась и любила называть себя «свободной финляндкой» . Несмотря на то что крестили ее по лютеранскому обряду, ее крестным отцом стал сам Александр II; одну из своих поздних любимых идей, а именно «раскрепощение прислуги» через упрощение работы на кухне и систему «самопомощи» за столом (предвосхищая сегодняшнее «самообслуживание») она оправдывала, не в последнюю очередь, воспоминанием о «Царе-Освободителе», который декретом от 19 февраля 1861 г. отменил крепостное право . Н. Б. Нордман получила прекрасное домашнее образование, в источниках упоминаются четыре или шесть языков, которыми она владела; она занималась музыкой, лепкой, рисованием и - фотографией. Еще девочкой Наташа, по всей видимости, сильно страдала от той дистанции, которая существовала между детьми и родителями в высшем дворянстве, ведь уход за детьми и их воспитание были предоставлены няням, камеристкам и фрейлинам. Ее краткий автобиографический очерк Maman (1909), один из лучших детских рассказов в русской литературе, невероятно живо передает то воздействие, которое может оказать на детскую душу лишение ребёнка материнской любви, обусловленное социальными обстоятельствами. Этот текст представляется ключом к той радикальности социального протеста и отказа от многих норм поведения, которая определила ее жизненный путь .

В поисках независимости и полезной общественной деятельности она в 1884 г., в возрасте двадцати лет, отправляется на год в США, где работает на ферме. После возвращения из Америки Н. Б. Нордман играла на любительской сцене в Москве. В то время она жила у своей близкой подруги княгини М. К. Тенишевой «в атмосфере живописи и музыки», увлекалась «балетными танцами, Италией, фотографией, драматическим искусством, психофизиологией и политической экономией» . В московском театре «Парадиз» Нордман знакомится с молодым купцом Алексеевым - именно тогда он берет себе псевдоним Станиславский, а в 1898 г. становится основателем Московского художественного театра. Режиссер Александр Филиппович Федотов (1841-1895) сулил ей «большую будущность комической актрисы» , о чем можно прочесть в ее книге «Интимные страницы» (1910). После того, как союз И. Е. Репина и Е. Н. Званцевой окончательно расстроился, Нордман вступила с ним в гражданский брак. В 1900 г. они вместе посетили Всемирную выставку в Париже, потом отправились в путешествие по Италии. И. Е. Репин написал несколько портретов жены, среди них - портрет на берегу Целльского озера «Н. Б. Нордман в тирольской шапочке» (ыы илл. 13), - самый любимый Репиным портрет жены. В 1905 г. они вновь путешествовали в Италию; по дороге, в Кракове, Репин пишет очередной портрет жены; их следующая поездка в Италию, на этот раз на международную выставку в Турине, а затем в Рим, состоялась в 1911 г.

Н. Б. Нордман умерла в июне 1914 г. в Орселино, близ Локарно, от туберкулеза горла ; 26 мая 1989 г. на местном кладбище была установлена мемориальная плита с надписью «писательница и спутница жизни Великого русского художника Ильи Репина» (илл . 14 ыы). Последний посвятил ей патетический некролог, опубликованный в Вегетарианском Вестнике . В течение тех пятнадцати лет, когда он был близким свидетелем ее деятельности, он не переставал удивляться ее «жизненному пиру», ее оптимизму, богатству идеями и мужеству. «Пенаты», их дом в Куоккале, почти десять лет исполнял миссию народного университета, предназначенного для самой разнообразной публики; здесь читались лекции на всевозможные темы: «Нет, ее не забудешь; чем дальше, тем больше люди будут знакомиться с ее незабвенными литературными трудами» .

В своих воспоминаниях К. И. Чуковский защищает Н. Б. Нордман от нападок русской прессы : «Пусть ее проповедь была порой чересчур эксцентрична, казалась причудой, капризом - самая это страстность, безоглядность, готовность на всякие жертвы умиляла в ней и восхищала. И присмотревшись, вы видели в ее причудах много серьезного, здравого». Русское вегетарианство, по словам Чуковского, потеряло в ней величайшего своего апостола. «Ко всякой пропаганде был у нее огромный талант. Как восхищалась она суфражистками! Ее проповедь кооперации положила в Куоккале начало кооперативной потребительной лавки; она основала библиотеку; она много хлопотала о школе; она устраивала народный театр; она помогала вегетарианским приютам - все с той же всепожирающей страстью. Все ее идеи были демократичны». Напрасно Чуковский убеждал ее забыть о реформах и писать романы, комедии, повести. «Когда мне в "Ниве" попалась ее повесть Беглянка , я был поражен неожиданным ее мастерством: такой энергичный рисунок, такие верные, смелые краски . В ее книге Интимные страницы есть много очаровательных мест о скульпторе Трубецком, о разных московских художниках. Помню, с каким восхищением слушали в Пенатах писатели (среди которых были очень большие) ее комедию Деточки . У нее был хваткий наблюдательный глаз, она владела мастерством диалога, и многие страницы ее книг - настоящие создания искусства. Могла бы благополучно писать том за томом, как и прочие дамы-писательницы. Но ее тянуло к какому-то делу, к какой-то работе, где кроме издевательств и брани она не встретила до гроба ничего» .

Чтобы проследить судьбы русского вегетарианства в общем контексте русской культуры, необходимо более подробно остановиться на фигуре Н. Б. Нордман.

Будучи реформатором по духу, в основу своих жизненных устремлений она положила преобразования (на самых разных поприщах), причем вопросы питания - в самом широком их понимании - являлись для нее центральными. Решающую роль в переходе к вегетарианскому образу жизни в случае Нордман сыграло, очевидно, знакомство с Репиным, который уже с 1891 г. под влиянием Л. Н. Толстого начал временами вегетарианствовать. Но если для Репина на первом плане были гигиенические аспекты, хорошее здоровье, то для Нордман самыми существенными вскоре стали этические и социальные мотивы. В 1913 г. в брошюре Райские заветы она писала: «К стыду своему, должна признаться, что пришла к идее вегетарианства не моральным путем, а именно через физические страдания. К сорока годам [т. е. около 1900 г. - П. Б .] я уже была полукалека» . Нордман не только изучала труды врачей Х. Ламанна и Л. Паско, известные и Репину, но и пропагандировала водолечение Кнейпа , а также ратовала за опрощение и жизнь, близкую к природе. Из-за своей безоговорочной любви к животным она отвергала лактоововегетарианство: оно тоже «значит жить убийством и грабежом». Отказалась она и от яиц, масла, молока и даже меда и, таким образом, являлась, в сегодняшней терминологии - как, в принципе, и Толстой - веганкой (но не сыроедкой). В своих Райских заветах она, правда, предлагает несколько рецептов сырых обедов, но далее делает оговорку, что приготовлением таких блюд она занялась только недавно, большого разнообразия в ее меню еще нет. Однако в последние годы жизни Нордман стремилась придерживаться сыроедения - в 1913 г. она писала И. Перперу: «Питаюсь сырым и хорошо себя чувствую <…> В среду, когда у нас был Бабин , у нас было последнее слово вегетарианства: все на 30 человек было сырое, ни одной варенной вещи» . Нордман представляла свои эксперименты и широкой публике. 25 марта 1913 г. она сообщала И. Перперу и его жене из «Пенат»:

«Здравствуйте, мои светлые, Иосиф и Эсфирь.

Спасибо вам за ваши милые, искренние и доброжелательные письма. Очень жаль, что по недостатку времени приходится меньше писать, чем хотелось бы. Могу вам сообщить добрую новость. Вчера в Психо-Неврологическом институте Илья Ефимович читал "О молодежи", а я: "Сырое питание, как здоровье, экономия и счастье". Студенты целую неделю готовили кушанья по моим советам. Было около тысячи слушателей, в антракте давали чай из сена, чай из крапивы и бутерброды, из протертых маслин, кореньев и рыжиков, после лекции все двинулись в столовую, где студентам было предложено за шесть копеек обед из четырех блюд: размоченная овсянка, размоченный горох, винегрет из сырых кореньев и смолотые зерна пшеницы, могущие заменить хлеб.

Несмотря на недоверие, с которым всегда относятся в начале моей проповеди, кончилось тем, что пятки все-таки удалось поджечь слушателям, съели пуд размоченной овсянки, пуд гороху и безграничное количество бутербродов. Запили сеном [т. е. чаем из трав. - П. Б .] и пришли в какое-то электрическое, особенное настроение, которому, конечно, способствовало присутствие Ильи Ефимовича и его слова, озаренные любовью к молодежи. Президент института В. М. Бехтеров [ sic ] и профессора пили чай из сена и крапивы и с аппетитом закусывали всеми блюдами. Нас даже сняли в эту минуту. После лекции В. М. Бехтеров показал нам великолепнейший и богатейший по своему научному устройству Психо-Неврологический институт и Анти-алкогольный институт. В тот день мы видели много ласки и много добрых чувств.

Посылаю вам только что вышедшую книжку мою [Райские заветы ]. Напишите, какое на вас она произвела впечатление. Ваш последний номер мне понравился, всегда выношу много хорошего и полезного. Мы, слава Богу, бодры и здоровы, я теперь пережила все стадии вегетарианства и проповедую только сырое питание» .

В. М. Бехтерев (1857-1927), совместно с физиологом И. П. Павловым, является основателем учения об «условных рефлексах» . Он хорошо известен и на Западе - как исследователь такого заболевания, как одеревенелость позвоночника, сегодня называемого «болезнью Бехтерева» (Morbus Bechterev) . Бехтерев был дружен с биологом и физиологом проф. И. Р. Тархановым (1846-1908), одним из издателей первого Вегетарианского Вестника , был он близок и И. Е. Репину, который в 1913 г. написал его портрет (илл . 15 ыы.); в «Пенатах» Бехтерев прочитал доклад о своей теории гипноза ; в марте 1915 г. в Петрограде он вместе с Репиным выступил с докладами на тему «Толстой как художник и мыслитель» .

Потребление трав или «сена» - предмет едких насмешек русских современников и печати того времени - отнюдь не было революционным явлением. Нордман, как и другие русские реформаторы, переняла применение трав из западноевропейского, в особенности немецкого реформенного движения, в том числе от Г. Ламанна. Многие из трав и злаков, которые Нордман рекомендовала для чая и экстрактов (отваров), были известны своими лечебными свойствами еще в античные времена, играли роль в мифологии, выращивались в садах средневековых монастырей. Аббатиса Гильдегард Бингенская (Hildegard von Bingen, 1098-1178) описала их в своих естественнонаучных сочинениях Physica и Causae et curae . Эти «руки богов», как иногда называли лечебные травы, повсеместно употребляются и в сегодняшней альтернативной медицине . Но и современные фармакологические исследования включают в свои программы изучение биологически активных веществ, встречающихся в самых различных растениях.

Недоумение русской прессы по поводу нововведений Н. Б. Нордман напоминает наивное удивление западной прессы, когда, в связи с распространением вегетарианских привычек питания и с первыми успехами тофу в США, журналисты узнали о том, что соя, одно из самых древних культурных растений, в Китае служит пищевым продуктом уже тысячелетиями.

Впрочем, надо признать, что часть русской прессы публиковала и благожелательные отзывы о выступлениях Н. Б. Нордман. Так, например, 1 августа 1912 г. Биржевые Ведомости напечатали репортаж писателя И. И. Ясинского (он был вегетарианцем!) о ее лекции на тему «О волшебном сундуке [а именно о сундуке-варителе. - П. Б .] и о том, что надо знать небогатым, толстым и богатым»; эта лекция была прочитана с большим успехом 30 июля в театре «Прометей» . Впоследствии Нордман представит «сундук-варитель» для облегчения и удешевления варки, вместе с другими экспонатами, на Московской вегетарианской выставке 1913 г. и ознакомит публику с особенностями употребления хранящей теплоту утвари - эти и другие проекты реформ она переняла из Западной Европы .

Н. Б. Нордман была ранним борцом за права женщин, несмотря на то что при случае она отрекалась от суфражисток ; описание Чуковского в этом смысле (см. выше) - вполне правдоподобно. Так, она постулировала право женщины стремиться к самореализации не исключительно через материнство. Между прочим, она сама пережила его: ее единственная дочь Наташа умерла в 1897 г. в возрасте двух недель . В жизни женщины, считала Нордман, должно быть место и другим интересам. Одним из самых важных ее устремлений было «раскрепощение прислуги». Хозяйка «Пенатов» даже мечтала законодательным путем установить восьмичасовой рабочий день для домашней прислуги, работавшей по 18 часов, и желала, чтобы отношение «господ» к прислуге вообще переменилось, стало гуманнее. В Разговоре между "дамой настоящего" и "женщиной будущего" высказывается требование, чтобы женщины русской интеллигенции боролись не только за равноправие женщин собственного социального слоя, но и других слоев, например, свыше миллиона человек женской прислуги в России . Нордман была убеждена, что «вегетарианство, опрощающее и облегчающее заботы жизни, тесно связано с вопросом раскрепощения прислуги» .

Брак Нордман и Репина, бывшего старше жены на 19 лет, конечно, не был "безоблачным". Особенно гармоничной была их совместная жизнь в 1907-1910 гг. Тогда они казались неразлучными, позже бывали и кризисы.

Оба они были яркими и темпераментными личностями, при всем их своенравии дополняющими друг друга во многих отношениях . Репин ценил обширность знаний жены и ее литературный талант; она, с своей стороны, восхищалась знаменитым художником: с 1901 г. собирала о нем всю литературу, составляла ценные альбомы с вырезками из газет. Во многих областях у них получилась плодотворная совместная работа.

Репин иллюстрировал некоторые из литературных текстов жены. Так, в 1900 г. он пишет девять акварелей для её рассказа Беглянка , напечатанного в "Ниве"; в 1901 г. вышло в свет отдельное издание этого рассказа под названием Эта , а для третьего издания (1912) Нордман придумала еще одно заглавие - К идеалам . Для рассказа Крест материнства. Тайный дневник , опубликованного отдельной книгой в 1904 г., Репин создал три рисунка. Наконец, его работой является оформление обложки книги Нордман Интимные страницы (1910) (илл .16 ыы).

Оба, Репин и Нордман, были чрезвычайно трудолюбивы и полны жажды деятельности. Обоим были близки социальные устремления: общественная активность жены, надо полагать, нравилась Репину, ведь из-под его пера в течение десятилетий выходили ставшие знаменитыми картины социальной направленности в духе передвижников.

Когда Репин с 1911 г. стал числиться в составе сотрудников Вегетарианского Обозрения , с журналом начала сотрудничать и Н. Б. Нордман. Ею были приложены все усилия, чтобы помочь ВО , когда его издатель И. О. Перпер в 1911 г. воззвал о помощи в связи с трудным финансовым положением журнала. Она звонила и писала письма для вербовки подписчиков, обратилась к Паоло Трубецкому и к актрисе Лидии Борисовне Яворской-Барятынской, с тем чтобы спасти этот «очень симпатичный» журнал. Лев Толстой, - так она писала 28 октября 1911 г., - перед смертью «как бы благословил» издателя журнала И. Перпера .

В «Пенатах» Н. Б. Нордман ввела достаточно строгое распределение времени для многочисленных гостей, желавших посетить Репина. Это внесло порядок в его творческий быт: «Мы ведем жизнь очень деятельную и строго ра c пределенную по часам. Принимаем исключительно по средам от 3 ч. дня до 9 часов вечера. Кроме сред у нас еще по воскресениям бывают собрания наших работовзятелей» . Гости всякий раз могли остаться на обед - непременно вегетарианский - за знаменитым круглым столом, с еще одним вертящимся столиком с ручками посередине, позволявшим самообслуживание; Д. Бурлюк оставил нам замечательное описание такого угощения .

Личность Н. Б. Нордман и центральное значение вегетарианства в её жизненной программе отчетливее всего проступают в ее сборнике очерков Интимные страницы , представляющем собой своеобразную смесь разных жанров. Наряду с рассказом "Мaman", в него вошли также живые описания в письмах двух посещений Толстого - первого, более длительного, с 21 по 29 сентября 1907 г. (шесть писем к друзьям, с. 77-96), и второго, покороче, в декабре 1908 г. (с. 130-140); эти очерки содержат много разговоров с жителями Ясной Поляны. Резким контрастом к ним выступают впечатления (десять писем), которые Нордман получила, сопровождая Репина на выставки художников-передвижников в Москве (с 11 по 16 декабря 1908 г. и в декабре 1909 г.). Атмосфера, царившая на выставках, характеристики живописцев В. И. Сурикова, И. С. Остроухова и П. В. Кузнецова, скульптора Н. А. Андреева, зарисовки их образа жизни; скандал по поводу картины В. Е. Маковского «После катастрофы», конфискованной полицией; рассказ о генеральной репетиции «Ревизора» в постановке Станиславского во МХАТе, - все это нашло отражение в ее очерках.

Наряду с этим, Интимные страницы содержат критическое описание посещения художника Васнецова, которого Нордман находит слишком «правым » и «православным »; далее следуют рассказы о посещениях: в 1909 г. - Л. О. Пастернака, «истинного еврея», который «рисует и пишет <…> без конца своих прелестных двух девочек»; мецената Щукина - сегодня его сказочно богатое собрание картин западноевропейского модернизма украшает петербургский Эрмитаж; а также встречи с другими, менее известными ныне представителями тогдашней русской художественной сцены. Наконец, в книгу вошел эскиз о Паоло Трубецком , о котором уже шла речь выше, а также описание «Кооперативных воскресных народных собраний в Пенатах» .

Эти литературные зарисовки написаны легким пером; умело вставлены фрагменты диалогов; многочисленны сведения, передающие дух того времени; увиденное последовательно описывается в свете социальных устремлений Н. Б. Нордман, с суровой и меткой критикой невыгодного положения женщин и низших слоев общества, с требованием опрощения, непризнанием различных общественных условностей и табу, с восхвалением деревенской жизни, близкой к природе, а также - вегетарианского питания.

Книги Н. Б. Нордман, которые знакомят читателя с предлагаемыми ею жизненными реформами, выходили скромным тиражом (ср.: Райские Заветы - всего в 1000 экземпляров) и сегодня представляют собой раритет. Лишь Поваренная книга для голодающих (1911) вышла тиражом в 10 000 экземпляров; она раскупалась нарасхват и за два года была полностью распродана . В силу недоступности текстов Н. Б. Нордман, приведу несколько выдержек , неявно содержащих требования, следовать которым вовсе не обязательно, но которые могут вызвать на размышление.

«Часто думала в Москве о том, что в нашей жизни очень много отживающих форм, от которых надо бы скорее отделаться. Вот, напр., культ "гостя"»:

Какой-нибудь скромный человек, который живет тихо, ест мало, совсем не пьет, соберется к своим знакомым. И вот, как только он вошел в их дом, так сразу он должен перестать быть тем, что есть. Принимают его ласково, часто льстиво, и так торопятся поскорее накормить его, будто он изнурен голодом. За столом должно быть наставлено масса съедобного, чтобы гость не только ел, но и видел перед собою горы провизии. Ему предстоит в ущерб здоровью и здравому смыслу проглотить столько разных разностей, что он уверен заранее в завтрашнем расстройстве. Прежде всего закуски. Чем гость важнее, тем закуски острее и ядовитее. Много разных сортов, не менее 10. Потом суп с пирожками и еще четыре блюда; вино заставляют пить насильно. Многие протестуют, говорят доктор запретил, сердцебиение вызывает, дурноту. Ничего не помогает. Он гость , какое-то состояние вне времени, и пространства, и логики. Сначала ему положительно тяжело, а потом желудок раздается, и он начинает поглощать все, что ему дают, а порции ему полагаются, как людоеду. После разных вин - десерт, кофе, ликер, фрукты, иной раз дорогую сигару навяжут, кури да кури. И он курит, и голова его совершенно отравленная, кружится в какой-то нездоровой истоме. Встают с обеда. По случаю гостя, переел весь дом. Переходят в гостиную, у гостя непременно должна быть жажда. Скорей, скорей-сельтерской. Только он попил, конфеты или шоколад предлагают, а там ведут чай пить с холодными закусками. Гость совсем, глядишь, осовел и рад- радешенек, когда к часу ночи попадает, наконец, домой и повалится без памяти на свою кровать.

В свою очередь, когда к этому скромному, тихому человеку соберутся гости, он вне себя. Еще накануне идут закупки, весь дом на ногах, прислуга изругана и затуркана, все вверх дном, жарят, парят, будто ждут голодающих индусов. Кроме того, в этих приготовлениях выступает вся ложь жизни-важным гостям полагается одно приготовление, одна посуда, вазы и белье, средним гостям - все уже также среднее, а бедным все похуже, а главное поменьше. Хотя это единственные, которые, может быть, в самом деле голодны. И дети, и гувернантки, и прислуга, и швейцар приучаются с детства, глядя по обстановке приготовлений, одних уважать, хорошо, вежливо им кланяться, других презирать. Весь дом привыкает жить в вечной лжи - для других одно, для самих иное. И Боже сохрани, чтобы другие узнали, как на самом деле живут они ежедневно. Есть люди, которые закладывают свои вещи, чтобы лучше накормить гостей, купить ананас и вино, другие урезывают от бюджета, от самого необходимого для той же цели. Кроме того все заражены эпидемией подражания. "Неужели же у меня будет хуже, чем у других?"

И откуда эти странные обычаи? - спрашиваю у И. Е. [Репин] - Это, наверное, к нам с Востока пришло!!!

Востока!? Много вы знаете про Восток! Там жизнь семейная замкнута и гостей не пускают даже близко - гость в приемной сидит на диване и пьет маленькую чашечку кофе. Вот и все!

А в Финляндии гостей приглашают не к себе, а в кондитерскую или ресторан, а в Германии со своей кружкой пива к соседям ходят. Так откуда же, скажите, откуда этот обычай?

Откуда да откуда! Это чисто русская черта. Почитайте-ка Забелина, у него все документально . В старину блюд 60 бывало за обедом у царей и бояр. Даже больше. Сколько, наверное не могу сказать, кажется, до ста доходило .

Часто, очень часто в Москве при хо дили мне на ум подобные, съедобные мысли. И я решаюсь употребить все свои силы на то, чтобы самой исправиться от старых, отживших форм. Равноправие и самопомощь - недурные все же идеалы! Выбросить надо старый балласт, осложняющий жизнь и мешающий добрым простым отношениям!»

Разумеется, речь здесь идет об обычаях верхних слоев дореволюционного русского общества. Однако нельзя при этом не вспомнить знаменитое «русское гостеприимство», басню И. А. Крылова Демьянова уха , жалобы медика Павла Нимейера на так называемые «откармливания» за частными обедами (Abfutterung in Privatkreisen , см. ниже с. 374 ыы) или же ясное условие, поставленное Вольфгангом Гёте, получившим 19 октября 1814 г. во Франкфурте приглашение от Морица фон Бетманна: «Разрешите вместе с тем поведать Вам с откровенностью гостя, что я никогда не привык ужинать» . А возможно, кому-то вспомнятся и собственные переживания.

Навязчивое гостеприимство стало объектом острых нападок Нордман и в 1908 г.:

«И вот мы в нашей гостинице, в большой зале, сидим в уголку за вегетарианским завтраком. С нами Боборыкин. Он встретился у лифта и теперь засыпает нас цветами своей универсальности <…> .

Завтракать и обедать будем вместе эти дни, предлагает Боборыкин. - Но разве с нами можно завтракать и обедать? Во-первых, время у нас урывчатое, а во-вторых, мы стараемся как можно меньше питаться, довести еду до минимума. Во всех домах на красивых тарелках и вазах подается подагра и склероз. И хозяева стараются всеми силами привить их приглашенным. На днях мы поехали на скромный завтрак . На седьмом блюде я мысленно решила не принимать больше никаких приглашений. Сколько расходов, сколько хлопот, и все в пользу ожирения и болезней. А еще я решила никогда более никого не угощать, потому что уже за мороженым почувствовала к хозяйке дома нескрываемую злобу. В продолжение двухчасового сиденья за столом она не дала развиться ни одному разговору. Она прервала сотни мыслей, сбила с толку и расстроила не нас одних. Только что кто-нибудь открывал рот - его на корню срезал голос хозяйки - "Почему же вы не берете подливки?" - "Нет, как хотите, я положу вам еще индейки!.." - Гость, дико озираясь, вступал в рукопашную борьбу, но погибал в ней безвозвратно. Его тарелка нагружалась через край.

Нет, нет - не хочу брать на себя жалкой и возмутительной роли хозяйки дома в старом стиле» .

Протест против условностей роскошной и ленивой барской жизни можно найти и в описании посещения Репиным и Нордман живописца и коллекционера И. С. Остроухова (1858-1929). На музыкальный вечер, посвященный Шуберту, в дом Остроухова съехалось много гостей. После трио:

«И. Е. [Репин] бледен и утомлен. Пора уходить. Мы на улице. <…>

А знаете, как трудно в господах жить. <…> Нет, как хотите, долго так я не могу.

И я не могу. Неужели опять садиться и ехать?

Идем пешком! Чудно!

Идем, идем!

А воздух так густ и холоден, что с трудом проникает в легкие» .

На следующий день - подобная ситуация. На этот раз гостят у знаменитого живописца Васнецова: «А вот и жена. И. Е. говорил мне, что она из интеллигенции, из первого выпуска женщин-врачей, что она очень умна, энергична и всегда была добрым другом Виктора Михайловича. Так вот не идет она, а так - не то плывет, не то переваливается. Ожирение, друзья мои! И какое! Глядите. И она заравнодушенная - и как! Вот и портрет ее на стене 1878 года. Худенькая, идейная, с горячими черными глазами» .

Признания Н. Б. Нордман в приверженности вегетарианству характеризует схожая откровенность. Сравним четвертое письмо из рассказа о путешествии 1909 г.: «С такими чувствами и мыслями вошли мы вчера в Славянский базар завтракать. Ох, эта городская жизнь! Нужно вжиться в ее никотинный воздух, отравиться трупной едой, притупить нравственные чувства, забыть природу, Бога, чтобы быть в состоянии вынести ее. Со вздохом вспомнила бальзамический воздух нашего леса. И небо, и солнце, и звезды дают отблеск в нашем сердце. - Человек, вычисти мне скорее огурец. Слышишь!? Знакомый голос. Опять встреча. Опять мы втроем за столиком. Кто это? Не скажу. Может быть догадаетесь. <…> На нашем столе теплое красное вино, wisky [ sic !], разные блюда, прекрасная в папильотках падаль. <…> Устала и домой хочется. А на улице-то суета, суета. Завтра сочельник. Всюду тянутся возы замороженных телят и другой живности. В Охотном ряду висят за ноги гирлянды битой птицы. Послезавтра Рождение Кроткого Спасителя. Сколько жизней погублено во Имя Его» . Подобные размышления до Нордман можно найти уже у Шелли в эссе On the Vegetable System of Diet (1814-1815) .

Любопытно в этом смысле замечание о еще одном приглашении к Остроуховым, на этот раз к обеду (письмо седьмое): «Для нас был вегетарианский обед. Удивительно, и хозяева, и повар, и прислуга были под гипнозом чего-то скучного, голодного, холодного и несущественного . Надо было видеть этот тощий грибной суп, от которого пахло кипятком, эти жирные рисовые котлеты, около которых жалостливо катались отварные изюминки, и глубокую кастрюлю, из которой подозрительно вынимали ложкой густой саговый суп. Грустные лица с навязанной им идеей».

В видениях будущего, во многом более определенных, чем их рисуют катастрофические стихотворения русских символистов, Н. Б. Нордман с невероятной ясностью и остротой предсказывает катастрофу, которая разразится над Россией через десять лет. После первого посещения Остроухова она пишет: «В его словах чувствовалось поклонение перед миллионами Щукина. Я же, твердо подкованная своими 5-тикопеечными брошюрами, напротив того, тяжело переживала ненормальный социальный строй наш. Гнет капитала, 12-тичасовой рабочий день, необеспеченность инвалидности и старости темных, серых рабочих, валяющих сукно всю жизнь, из-за куска хлеба, этот великолепный дом Щукина, выстроенный когда-то руками бесправных рабов крепостного права, и теперь питающийся теми же соками угнетенного народа, - все эти мысли ныли во мне, как больной зуб, и этот большой шепелявый человек злил меня» .

В московской гостинице, где Репины остановились в декабре 1909 г., Нордман в первый день Рождества протягивала руки всем лакеям, швейцарам, мальчикам и поздравляла их с Великим Праздником . «День Рождества, и тот господа забрали себе. Какие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужины. И сколько вина - целые леса бутылок на столах. А им? <…> Мы интеллигенты, господа, одиноки - кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. <…> Неужели не страшно, что вот-вот разорвут они цепи и зальют нас своей тьмой, невежеством и водкой» .

Такие мысли не покидают Н. Б. Нордман даже в Ясной Поляне. «Все здесь просто, но не эксцентрично, по-помещичьи. <…> Чувствуется, что стоят беззащитно посреди леса два полупустых дома <…> В тишине темной ночи грезится зарево пожаров, ужас нападений и разгромов и невесть какие ужасы и страхи. И чувствуется, что та несметная сила рано или поздно возьмет верх, сметет всю старую культуру и устроит все по-своему, по-новому» . И год спустя, вновь в Ясной Поляне: «Л. Н. уходит, а я иду гулять с И. Е. Надо же еще подышать русским воздухом» (перед возвращением в «финляндскую» Куоккалу). Вдали видна деревня:

« - А вот в Финляндии все же совсем другая жизнь, чем в России, - говорю я. - Вся Россия в оазисах господских усадеб, где до сих пор роскошь, оранжереи, персики и розы цветут, библиотека, домашняя аптека, парк, купальня, а кругом сейчас же непосредственно эта вековая тьма, нищета и бесправие. Вон у нас в Куоккала - соседи крестьяне, да они по-своему богаче нас. Какой скот, лошади! Сколько земли, которая минимум ценится по 3 руб. сажень. Сколько дач у каждого. И дача ежегодно дает рублей 400, 500. Зимой у них также хороший заработок - набивка ледников, поставка ершей и налимов в СПб. Каждый наш сосед имеет несколько тысяч годового дохода, и наши отношения к нему совершенно как к равному. Куда еще России до этого?!

И мне начинает казаться, что Россия находится в эту минуту в каком-то междуцарствии: старое умирает, а новое еще не народилось. И мне жаль её и хочется поскорее из неё уехать» .

Предложение И. Перпера всецело посвятить себя распространению вегетарианских идей Н. Б. Нордман отклонила. Литературная работа и вопросы «раскрепощения прислуг» казались ей важнее и поглощали ее всецело; она боролась за новые формы общения; прислуга, например, должна была сидеть за столом с хозяевами - так было, по ее словам, у В. Г. Черткова. Книжные магазины не решились продавать ее брошюру о положении прислуги; но она нашла выход из положения, употребляя специально для этого напечатанные конверты с надписью: «Следует раскрепостить прислугу. Брошюрка Н. Б. Нордман», и внизу: «Не убивай. VI заповедь» (илл. 8 ) .

За полгода до смерти Нордман в ВО было напечатано ее «Воззвание к русской интеллигентной женщине», в котором она, в очередной раз выступая за освобождение трех миллионов женской прислуги, имевшихся тогда в России, предложила свой проект «Устава Общества защиты подневольных». Этот устав постулировал следующие требования: урегулированное рабочее время, образовательные программы, организацию для приходящих помощниц, по примеру Америки, отдельных домов, чтобы они могли жить независимо. Предполагалось устраивать в этих домах школы обучения домашнему хозяйству, лекции, развлечения, спорт и библиотеки, а также «кассы взаимопомощи на случай болезни, безработицы и старости». В основу этого нового «общества» Нордман хотела положить принцип децентрализации и кооперативной структуры. В конце воззвания был напечатан тот самый договор, который применялся в «Пенатах» уже на протяжении нескольких лет. В договоре предусматривалась возможность переустанавливать, по обоюдному соглашению, часы трудового дня, а также дополнительная плата за каждого посещающего дом гостя (10 коп.!) и за лишние часы работы. О питании говорилось: «У нас в доме вы получаете утром вегетарианский завтрак и чай и в три часа вегетарианский обед. Завтракать и обедать вы можете, по желанию, с нами или отдельно» .

Социальные идеи находили отражение и в привычках ее языкового обихода. С мужем она была на «вы», мужчинам без исключения говорила «товарищ», а всем женщинам - «сестрицы». «В этих названиях есть что-то объединяющее, разрушающее все искусственные перегородки» . В очерке Наши фрейлейны , опубликованном весной 1912 г., Нордман выступила в защиту «фрейлин» - находившихся на службе у русских дворян гувернанток, нередко гораздо более образованных, чем их работодатели; она описала их эксплуатацию и потребовала для них восьмичасовой рабочий день, а также чтобы их называли обязательно по имени и отчеству. - «При нынешнем положении, присутствие в доме этого рабского существа действует растлевающим образом на детскую душу».

Говоря о «работодателях», Нордман употребляла слово «работовзятели» - выражение, которое объективирует подлинные отношения, но отсутствует и еще долго будет отсутствовать в русских словарях . Ей хотелось, чтобы торговки-разносчицы, продававшие летом землянику и другие фрукты, не называли её «барыней» и чтобы этих женщин защищали от эксплуатации их хозяйками (бабами-кулаками) . Она возмущалась тем, что про богатые дома говорят о «парадном» входе и о «черном» - об этом «протесте» читаем у К. И. Чуковского в дневниковой записи от 18/19 июля 1924 гг. . В описании посещения ею вместе с Репиным писателя И. И. Ясинского («юбиляра-вегетарианца») она с восторгом отмечает, что у них подают обед «без рабов», т. е. без прислуги .

Нордман любила заканчивать свои письма порой по-сектантски, а порой и полемически, - «с вегетарианским приветом» . Кроме того, она последовательно перешла и к упрощенной орфографии, писала свои статьи, также как и свои письма, без букв «ять» и «ер». Нового правописания она придерживается и в Райских заветах .

В очерке На именинах Нордман рассказывает о том, как сын ее знакомых получил в подарок всевозможное оружие и другие военные игрушки: «Вася не узнавал нас. Он был сегодня генералом на войне, и единственное желание его было - убить нас <…> Мы смотрели на него мирными глазами вегетарианцев» . Родители гордятся сыном, рассказывают, что даже собирались купить ему маленький пулемет: «Есть прелестные… с таким тонким механизмом…». На это Нордман отвечает: «Оттого и собирались, что вы не глотаете репу и капусту…». Завязывается краткий письменный диспут. Через год начнется Первая мировая война.

Н. Б. Нордман признавала, что вегетарианству, раз оно хочет широкого признания, придется искать поддержку медицинской науки. Именно поэтому она сделала первые шаги в этом направлении. Окрыленная, по всей видимости, чувством сплоченности вегетарианского сообщества на Первом всероссийском съезде вегетарианцев, проходившем в Москве с 16 по 20 апреля 1913 г. (ср. VII. 5 ыы), находясь под впечатлением от успешного своего выступления 24 марта в Психоневрологическом институте проф. В. М. Бехтерева, в письме от 7 мая 1913 г. Нордман обращается к знаменитому неврологу и соавтору рефлексологии с предложением учредить кафедру вегетарианства - начинание, весьма смелое и прогрессивное для того времени:

« Глубокоуважаемый Владимир Михайлович,
<...> Как некогда, зря, без применения расстилался по земле пар и сверкало электричество, так в наши дни по земле носится в воздухе вегетарианство, как оздоровляющая сила природы. И носится, и надвигается. Во-первых, уже потому, что с каждым днем пробуждается в людях совесть и в связи с этим меняется и точка зрения на убийство. Размножаются также болезни, вызванные мясным питанием, и подымаются цены на продукты животного происхождения.

Схватить бы вегетарианство поскорее за рога, посадить бы в реторты, рассмотреть бы внимательно в микроскоп и наконец громко провозгласить с кафедры, как благую весть здоровья, счастья и экономии!!!

Все чувствуют потребность в глубоком научном изучении предмета. Мы все, преклоняющиеся перед Вашей через край бьющей энергией, светлым умом и добрым сердцем, - смотрим на Вас, с упованием и надеждой. Вы единственный в России, который мог бы встать инициатором и основателем вегетарианской кафедры.

Как только дело перейдет в стены Вашего волшебного Института, немедленно отпадут колебания, насмешки и сантиментальности. Старые девы, доморощенные лектора и проповедники кротко возвратятся в дом свой.

Уже через несколько лет Институт будет распылят<ь> в народные массы молодых медиков, твердо подкованных знанием и опытом. И мы все и будущие поколения благословят Вас!!!

Глубоко Вас почитающая Наталия Нордман-Северова» .

«Глубокоуважаемый Илья Ефимович,
Больше чем какие-либо другие приветствия обрадовало меня письмо полученное от Вас и Натальи Борисовны. Предложение Натальи Борисовны и Ваше я начинаю обмозговывать. Не знаю еще, к чему сведется, но во всяком случае развитию мысли дан будет ход.

Затем, дорогой Илья Ефимович, Вы меня трогаете Вашим вниманием. <…> Но я прошу позволения быть у Вас через некоторое время, быть может, одну-две или три недели спустя, ибо сейчас нас, или по крайней мере меня, душат экзамены. Как освобожусь, поспешу к Вам на крыльях радости. Мой привет Наталье Борисовне.

С совершенным почтением преданный Вам В. Бехтерев» .

Наталья Борисовна ответила на это письмо Бехтерева 17 мая 1913 г. - согласно своей натуре, несколько экзальтированно, но вместе с тем не без самоиронии:

Глубокоуважаемый Владимир Михайлович,
Ваше письмо к Илье Ефимовичу, полное духом всеобъемлющей инициативы и энергии, привело меня в настроение Акима и Анны: я вижу любимое дитя мое, мою идею в нежных родительских руках, вижу его будущий рост, его мощь и могу теперь спокойно умереть или спокойно жить. Всэ [орфография Н. Б. Н.!] мои лекции связаны веревками и отправлены на чердак. Кустарный промысел заменится научной почвой, заработают лаборатории, заговорит кафедра <…> мне кажется, даже с практической точки зрения уже набухла потребность для молодых медиков изучить то, что на Западе уже разрослось в целые системы: огромные течения, имеющие своих проповедников, свои санатории и десятки тысяч последователей. Разрешите мне, неучу, скромно протянуть листик с моими вегетарианскими мечтами <…> .

Привожу этот "листик" - машинописный эскиз с перечислением ряда проблем, которые могли бы быть предметом «кафедры вегетарианства»:

Кафедра Вегетарианства

1). История вегетарианства.

2). Вегетарианство как нравственное учение.

Влияние вегетарианства на человеческий организм: сердце, железа, печень, пищеварение, почки, мускулы, нервы, кости. И на состав крови. / Изучение опытами и лабораторными исследованиями.

Влияние вегетарианства на психику: память, внимание, трудоспособность, характер, настроение, любовь, ненависть, вспыльчивость, волю, выносливость.

О влиянии варенной пищи на организм.

О влиянии СЫРОЙ ПИЩИ НА ОРГАНИЗМ.

Вегетарианство как режим жизни.

Вегетарианство как предупредитель болезней.

Вегетарианство как целитель болезней.

Влияние вегетарианства на болезни: рак, алкоголизм, душевные болезни, ожирение, неврастению, эпилепсию и др.

Лечение целебными силами природы, являющимися главным подспорьем вегетарианства: c вет, воздух, солнце, массаж, гимнастика, холодная и горячая вода во всех её применениях.

Лечение Шрота.

Лечение голоданием.

Лечение жеванием (Орас Флетчер).

Сырое питание (Бирхер-Беннер).

Лечение туберкулеза по новым методам вегетарианства (Картон).

Изучение теории Паско.

Взгляды Хиндхеде и его система питания.

ГЛЮНИКЕ [ Glunicke)]

ХЕЙГ и другие европейские и американские светила.

Изучение устройств санаторий на Западе.

Изучение влияния трав на человеческий организм.

Приготовление специальных растительных лекарств.

Составление народных лечебников растительных лекарств.

Научное изучение народных целебных средств: лечение рака раковидными наростами березовой коры, ревматизма березовыми листьями, почек хвощем и т. д. и т. д.

Изучение иностранной литературы по вегетарианству.

О рациональном приготовлении кушаний, сохраняющем минеральные соли.

Командировки молодых медиков заграницу для изучения современных течений вегетарианства.

Устройство летучих отрядов для пропаганды в массы идей вегетариан.

Влияние мясной пищи: трупные яды.

О предачи человеку при посредстве животной пищи различных болезней.

О влиянии на человека молока от расстроенной коровы.

Нервность и неправильное пищеварение как прямое следствие такого молока.

Анализы и определение питательности различных вегетарианских пищевых продуктов.

О зернах, простых и необдирных.

О медленном умирании духа как прямом следствии отравления трупными ядами.

О воскресении душевной жизни постом.

Если бы этот проект был реализован, то в Петербурге, по всей вероятности, была бы основана первая в мире кафедра вегетарианства…

Как бы далеко Бехтерев ни дал ход «развитию [этой] мысли» - год спустя Нордман уже умирала и Первая мировая война была на пороге. Но и Западу пришлось ждать еще до конца столетия, пока не появились обширные исследования растительного питания, в которых, учитывая разновидности вегетарианских режимов питания, медицинские аспекты ставятся на первый план - именно такой подход выбирают Клаус Лейтцманн и Андреас Ган в своей книге из университетской серии «Униташенбюхер» .

«О питании травами и сенными отварами», напечатано в книге: Н. Б. Северова, 1913, с. 8-23; раньше уже в ВО 1911: 9-10 25-34 под заголовком «О вегетарианстве».

В книге К. Д. Муратовой «История русской литературы конца ХIХ – начала ХХ века. Библиографический указатель» (М.-Л., 1963) тщетно искать упоминание имени Нордман. Только «постсоветский» лексикон Русские писатели 1800 –1917. Биографический словарь дает о ней подробную информацию; см.: т. 4, М., 1999, с. 358-359.

Впервые в газете Речь , 19. 6. 1914, а затем в ВО 1914: 6-7 213-215.

К. И. Чуковский. Наталья Борисовна Нордман // Из воспоминаний. М., 1959, с. 145-152. Перепечатано в издании Чуковский, 1962, с. 648-654, а также Чуковский, 1965, с. 643-649.

Goldstein , 1997, pp . 103-123. Автор уже во вступлении к статье - что не предвещает ничего доброго - называет Толстого «гуру для вегетарианцев всех мастей до сегодняшнего дня». Она утверждает, что «disingenuous myth» о Толстом как страстном вегетарианце придумал В. Чертков - вместе того, чтобы информировать читателя о том, что именно Чертков в 1885 году окончательно обратил Толстого в вегетарианство; кроме того, утверждается, что врач А. Зеленков «известен прежде всего как основатель и председатель» СПб. Вегетарианского общества , однако его имя неизвестно даже основательному НЭС , выходившему в разгар его деятельности; СПб. Вегетарианское Общество было основано не в 1902 г., а 1 декабря 1901 г.; журнал Вегетарианское Обозрение выходил сперва в Кишиневе, а не в Киеве; маловажность вегетарианского движения видна, согласно Гольдштейн, из того факта, что на 1 января 1914 г., через 12 лет после основания, СПб. Вегетарианское Общество , насчитывало всего 39 членов (эта цифра, очевидно, взята из журнала Бюллетени Вегетарианства , СПб., 1914, стлб. 5); в действительности же тогда их было 51 (ср. Отчет о деятельности общества за 1914 год , с. 3), при этом не учитываются сильные колебания количества членов (ср. главу VII. 2); если по уставу СПб. ВО-ва «для основания отделений в других городах Обществу надлежит испрашивать каждый раз особое разрешение» (ВВ 1904: 2 35), то автор усматривает в этом пагубное «элитарное отношение » петербургских вегетарианцев, - в действительности это постановление, разумеется, вошло в устав по требованию царских властей; создается впечатление, что Н. Б. Нордман посетила Толстого всего один раз, но в действительности она побывала в Ясной Поляне два раза (1907, 1908), и т. д.

W. Arthur McKee . H- Net Book Review. Jan,. 1999. [email protected] : «Future students of vegetarianism would do well to analyze the conditions in which it arose and the barriers it faced as well as its " apostles"».

Catriona Kelly . Refining Russia. Advise Literature, Politic Culture and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford , 2001, pp . 179 - 188 . - Эта книга тоже содержит ряд неточностей: Толстой написал Первую ступень в 1891 г., а не в 1890 г. (p . 179), Нордман перешла к сыроедению в 1912 г., а не «in late 1913 » (p . 180). На с. 188 говорится о «Second Vegetaria n Congress , held in 1914», - но такого конгресса не было; была только опубликована программа запланированного съезда. - Об усилиях Н. Б. Нордман, направленных на облегчение жизни прислуги, пишет К. Келли в своей статье об отношении к «Меньшей братии» (Kelly 2000); ср. выше с. 178-179 ыы.

Нордман. Интимные страницы, с. 160.

ВО 1914: 10 317.

10 Сама Н. Б. Нордман попросила издателя ВО Иван Петрович Павлов (1849-1936) в 1904 г. был награжден Нобелевской премией за работы в области физиологии пищеварения.ВО 1914: 8-9 268-271.

36 ВВ 1914: 6-7 217.

В Опавших листьях В. Розанова (1913) можно найти клеветнические нападки на Нордман и Репина: «Какая ложная, притворная жизнь Р<епина>; какая ложная, притворная, невыносимая вся его личность. А гений. <…> Тяжело ли ему? Я не замечал. Он кажется вечно счастливым. Но как тяжко, должно быть, у него на душе. Около него эта толстая красивая женщина, его поглотившая - как кит Иону; властолюбивая, честолюбивая и в то же время восторженно-слащавая. Оба они погружены в демократию, и - только и мечтают о том, как бы получить заказ от двора». Чуковский в дневнике замечает по поводу этого места, что Розанов страстно желал, чтобы Репин написал его портрет, а когда услышал, что тот этого не сделает, то отомстил ему этим замечанием (Чуковский. Дневник 1930-1960 , М., 1994, с. 404, см. также Чуковский, 2003, т. 2, с. 482-483); в своей статье об А. И. Куприне и его повести Яма (Новое время , 1909, 19 ноября, № 12 102) Розанов, правда, приветливо отозвался о Нордман: «Много великих филантропов отдали этой теме [проституции] всю свою жизнь. Как рассказывают, г-жа Северова написала пьесу на эту тему, насколько она касается малолетних , - и написала талантливо и умно» (В. В. Розанов. О писательстве и писателях. Собр. соч . М., 1995, с. 424).

38 РАХ ф. 25, оп. 1, № 1813, л.19.

39 ВО 1914: 6-7 216; Нордман. Интимные страницы, с. 183-184.

Ср. главу о Репине. Концепция самообслуживания Нордман была довольно близка представлениям Л. Н. Толстого, страдавшего от «церемоний обслуживания», бывших в ходу в Ясной Поляне. В. Ф. Булгаков, последний секретарь Толстого, сообщает, что Толстой однажды за обедом вдруг наклонился к сидевшему рядом гостю, другу семьи, и шепотом, чтобы не шокировать других, произнес: «Я думаю, что через 50 лет люди будут говорить: представьте, они могли спокойно сидеть и есть, а взрослые люди ходили, прислуживали им, подавали и готовили кушанья» (цит. по книге Н. Н. Апостолов. Живой Толстой. СПб., 1995, с. 628; у Маковицкого, 28 мая 1910: «через 30 лет»).

ВО 1913: 9 357-359. Договор перепечатан в английском переводе в книге Kelly 2000 (ср. p . 199-200, по РГАЛИ ф. 1018 Ариан, П. Н. оп. 1 ед. хр. 169 1.22), причем указывается на его публикацию также в журнале Женщина 1914. - В свете таких - социально весьма прогрессивных - программ иные суждения о Нордман, напечатанные во время советской власти, кажутся особенно клеветническими: «Влияние Нордман на Репина было очень значительно и безусловно отрицательно. Дочь адмирала, писательница, она была женщиной с какой-то опустошенной душой и заполняла эту пустоту тысячью ненужных пустяков. Ее литературные произведения не возвышаются над пошлостью не очень интеллигентного, великосветского круга» (О. А. Лясковская. Илья Ефимович Репин. М., 1953, с. 201).

62 ВО 1914: 6-7 217.

63 Нордман. Райские заветы, с. 43-45.

64 ВО 1914: 6-7 216.

65 Слово «работовзятель» не зафиксировано в ССРЛЯ в 17 тт. (ср. нем. Дуден в 6 тт.: «Arbeitnehmer » – «wird nicht auf die sozialistische Wirtschaft angewandt»).

66 Там же, с. 52-55.

67 К. И. Чуковский. Дневник 1901-1929, М., 1991, с. 279; Дневник 1901–1969, т. 1, М., 2003, с. 323.

Нордман. Райские заветы, с. 24-27; раньше и в ВО 1910: 1 44-46; Иероним Иеронимович Ясинский (псевдоним: Михаил Белинский, 1850-1931) в свое время - очень известный писатель; в 1912 г. он стал членом СПб. ВО-ва и там выступил с докладом «Мораль вегетарианства». В его воспоминаниях, опубликованных при советской власти (Книга воспоминаний, М.–Л., 1926) о вегетарианстве, конечно, не сказано ни слова.

69 Нордман. Райские заветы, с. 49.

70 Там же, с. 46-49; впервые в журнале Неделя 1912, № 16; в ВО 1912: 5 191 был перепечатан абзац о военных игрушках.

Архив РАХ, ф. 25, оп. 1. № 1814 (машинопись с авторской правкой).

Архив РАХ, ф. 25, оп. 1. дело 549 (рукопись).

Архив РАХ, ф. 25, оп. 1. № 1814

Там же (машинопись с авторской правкой).

См. библиографию.

Они оба уже были не молоды, когда встретились, но любовь между Ильей Репиным и Натальей Нордман вспыхнула как фейерверк, поразила, ослепила и шокировала всех знакомых и... угасла стремительно, оставив у окружающих чувство горечи и недоумения: всем казалось, что подобное чувство должно быть вечным. "Эта женщина проглотила Репина целиком», — возмущался фило­соф Василий Розанов. Знако­мые не понимали и не одобряли выбор художника. Конечно, Наталья Нордман была яркой натурой, но… Слишком уж эксцен­тричной и шумной. Дурно воспитана и недели­катна — такой был всеобщий вердикт.

А Илья Ефимович Репин был знаменит, богат и после первого неудачного брака мог бы выбрать се­бе пару самую что ни на есть достойную: нега­тивный опыт — лучший учитель. Несмотря на почтенный возраст, пятидесятичетырехлетний художник нравился даже юным девушкам из хороших семей. Так почему он выбрал Наталью Нордман? Ведь ей уже тридцать пять, и она со­вершенно нехороша собой, что для женщины куда больший недостаток, чем изъяны в пове­дении… Быть оригиналкой в 1896 году станови­лось модным, быть дурнушкой — не было модно никогда. Критик Владимир Васильевич Стасов писал брату: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи, — ни красивости, ни ума, ни дарова­ния, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)». Нет, конечно, он был не прав от­носительно ума и дарования: Наталья Нордман была талантливой женщиной и неглупой.
Но в остальном — его возмущенное недоумение раз­деляли все, кто знал и любил Репина. А любили его многие. И еще больше было тех, кто любил просто бывать у Ильи Ефимовича в гостях и кто считал, что Нордман своими странными новов­ведениями в быт отравила всякое удовольствие от посещений дома Репина. Однако Репин любил ее. Восторженно и страстно. И когда его любовь внезапно прошла, перегорела, — удивились даже самые ярые враги «Нордманши», не говоря уже о тех, кто знал Репина с давних времен и помнил его первый брак.
Илья Репин был тогда скромным учеником Ивана Николаевича Крамского, опекавшего сына военного поселенца из Чугуева Харьков­ской губернии как родного. Нравилось Крам­скому то, что юноша был очень способным, жадным до знаний, хотя грамоте и арифметике его обучали пономарь и дьякон. И еще он был очень везучим: иначе как удачливостью невоз­можно объяснить то, что талант его заметил чугуевский художник Иван Михайлович Бунаков и принялся его обучать на «богомаза», то есть иконописца, ибо где еще мог найти работу художник из народа, как не в церкви… Однако удача не оставляла Репина и в 1863 году: когда 19-летний иконописец приехал в Петербург, ему повезло поступить в Академию Художеств, где он и познакомился с Крамским, который стал его учителем и другом, помог сделать первые шаги в карьере художника-портретиста — в том, что, собственно, приносило живописцам зара­ботки. Репин всегда сознавал свою удачливость и при этом никогда не был уверен в своем та­ланте. Он считал себя «посредственным труже­ником» и думал, что только ежедневная много­часовая, почти каторжная работа может сделать из него настоящего художника. Он не чванился своими успехами и спокойно переживал неуда­чи.

Вообще, у него был на редкость счастливый характер: мало кто из знаменитых художников был так дружелюбен, спокоен и незлобив. Настоящую ошеломляющую славу ему принесла картина «Бурлаки на Волге»: Репин работал над ней три года и открыл для публики в 1873 году. Ему еще раз повезло: подобные драматические жанровые сюжеты как раз входили в моду, и он стал практически первооткрывателем. Дальше была всероссийская слава, «Ответ запорожцев турецкому султану», «Крестный ход в Курской губернии», «Не ждали» и «Иван Грозный и сын его Иван». Новые похвалы, а изредка — упреки критиков за то, что он пишет не только народ­ные сюжеты, но всякие пестрые и легкомыслен­ные, вроде «Парижского кафе», которое никому не понравилось жизнерадостным своим настро­ением. «Что делать, может быть, судьи и правы, но от себя не уйдешь. Я люблю разнообразие!» — улыбался в ответ на критику Илья Ефимович. Разнообразие он любил не только в живописи, но и в личной жизни.

Со своей первой женой, Верой Алексеевной Швецовой, он познакомился, когда она была еще совсем девочкой. В1869 году Репин по про­текции Крамского получил заказ написать портрет архитектора Алексея Ивановича Швецова. А в 1872 году женился на его шестнадцатилет­ней дочери. Тихая девушка с толстой косой бы­ла влюблена в своего жениха, но — как показа­ло время — совершенно не годилась в качестве жены и спутницы художника. Илья Ефимович был жаден до общения, любил устраивать у се­бя в доме ужины для богемы. Племянница его жены Л.А. Щвецова-Споре вспоминала: «Дом Репиных был открыт и доступен широкому кру­гу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех лиц, которых художник пи­сал или рисовал, у него постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вече­ринках, обыкновенно в субботу, собиралось по многу десятков человек». Илья Ефимович лю­бил пылкие дискуссии и ярких, умных, само­стоятельных женщин.

У Веры же были почти домостроевские взгляды на жизнь: подчинять­ся мужу, исполнять долг жены, заботиться о де­тях… И она уж точно не была той личностью, какую Репин хотел бы видеть в качестве под­руги жизни. Вера была слишком тихая, никогда не высказывала своего мнения, а может, и вовсе его не имела. Она родила Илье Ефимовичу чет­верых детей — сына Юрия и дочерей Веру, На­дежду и Татьяну, — которых он обожал и часто писал. Но все существующие упоминания о се­мейном счастье и духовном родстве Репина с его первой женой — его собственный вымы­сел или, скорее, — мечты, которые он изливал на бумагу в письмах друзьям, когда путешест­вовал с семьей по Европе. «Если женщина спо­собна быть преданной вполне интересам своего мужа, она — драгоценный друг, который необ­ходим мужчине, с которым он не расстанется ни на минуту во всю жизнь, которого он будет любить и уважать глубоко в душе…» — писал Репин вскоре после свадьбы. Однако жена его была безусловно предана ему, но не его инте­ресам. Вернее, его интересы видела через при­зму собственного восприятия… После возвра­щения Репиных в Россию никто из знакомых не заметил ни счастья, ни родства. Вера Алексеев­на больше интересовалась материальной сторо­ной творчества своего великого мужа, то есть прибылью от картин, нежели собственно кар­тинами. Да, она думала о благе семьи и будущем дочерей, которым нужно приданое, но… Репину с ней было невыносимо тяжело. Отно­шения становились все более напряженными. Дочь Вера вспоминала, что «за обедом иногда тарелки летали».
К тому же Илья Ефимович, будучи романтиком, искренне считал: брак без любви — преступле­ние против морали. И в 1887 году добился раз­вода с Швецовой. Она не протестовала: Вера Алексеевна тоже устала от непонимания в се­мье, от презрения мужа и от его измен. «Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, ка­кими бывают растения и женщины, оставленные в тени. Но моя старая привязанность к виновнику этой тени брала верх…» — вспоминала одна из виновниц этих измен, талантливая ученица Ре­пина Вера Веревкина.

Дети так и не простили отцу «предательства», и до конца его жизни отношения со всеми ни­ми, кроме разве что дочери Веры, были натя­нутыми: они требовали от отца денег — а он, естественно, давал, но огорчался из-за полно­го отсутствия родственных чувств к нему. Ведь он-то никогда не переставал их любить… Но творчество и свободу он любил сильнее.
Влюблялся Репин многократно, и всегда из­бранницами его сердца становились женщины интеллектуальные, высокодуховные и, разуме­ется, те, кто мог по достоинству оценить его та­лант. Помимо романа с Верой Веревкиной у не­го был еще один — с молодой художницей Ели­заветой Званцевой.
Но самой серьезной его любовью стала необыч­нейшая из всех женщин, которых он встречал в своей жизни: Наталья Нордман. Именно она — во всем полная противоположность Веры Шве­цовой — стала его второй женой. С Репиным она познакомилась в 1896 году, в доме Тенишевой: Илья Ефимович приходил писать портрет Марии Клавдиевны, и, пока княгиня позировала, Нордман развлекала беседами ее, а заодно и художника.

Репи­на она сначала заинтересовала как собеседник. Когда же Репин стал для Натальи Нордман объ­ектом нежных чувств, неизвестно. Любовниками они сделались в 1898 году, когда Нордман сопровождала Репина до Одессы, отку­да он должен был ехать в Палестину. Во время этого путешествия Наталья забеременела. Дето­любивый Репин готов был признать ребенка, но новорожденная девочка прожила всего два ме­сяца: сейчас даже неизвестно, как точно ее зва­ли — одни современники утверждают, что Елена, другие — что Наталья. Нордман пережила утрату дочери го­раздо спокойнее, чем Илья Ефимо­вич. Она по-прежнему не чувствова­ла в себе тяготения к материнству и за короткое время жизни девочки не ус­пела к ней привязаться. Однако Ре­пин считал, что после такой трагедии его возлюбленная нуждается в покое и утешении. На ее имя он купил землю в Финляндии, в поселке Куоккала, где выстро­ил поместье, которое Наталья Нордман назвала «Пенаты»: она увлекалась мифологией, а пена­ты в Древнем Риме — домашние боги-покрови­тели. Поскольку Нордман была не просто бед­на, а абсолютно неимуща и всю жизнь прожи­ла за счет помогавших ей друзей, Репин хотел ее обеспечить. Как минимум — комфортным жиль­ем. Изначально «Пенаты» были ее домом, но Ре­пин бывал там все чаще, полюбил это тихое мес­то, начал принимать там своих гостей, и в конце концов они с Натальей Нордман по­селились вместе, как супруги. Официально женаты они никогда не были: разведенный Репин не имел права венчаться. Но Нордман в этом и не нуждалась.

Они и правда были счастливы вместе. Репин восхищался многочисленными талантами сво­ей молодой жены. Иллюстрировал ее книги. Не раз писал ее портреты, причем показывал ее привлекательной — такой, какой он сам ее видел: «Ее окружала, за ней неслась везде по­вышенная жизнь. Ее веселые большие серые глаза встречались только с радостью, ее граци­озная фигура всякий момент готова была бла­женно танцевать, как только звуки плясовой музыки долетали до ее слуха…» Наталья принимала гостей Репина, устраивала в «Пенатах» так называемые «репинские сре­ды», когда в усадьбу съезжались друзья худож­ника. Корней Чуковский, сосед Репина по Куоккале и его друг, вспоминал: «Первая семья Репина по своей некультурности проявляла мало интереса к его творчеству, а Наталья Бо­рисовна уже с 1901 года стала собирать всю ли­тературу о нем, составила ценнейшие альбомы с газетными вырезками о каждой его карти­не. Кроме того, он не раз повторял, что одной из своих наиболее блестящих удач — компози­цией «Государственного Совета» — он всецело обязан Наталье Борисовне: она приняла к сер­дцу те трудности, которые он встретил при на­писании этой картины, и помогла ему своими советами, а также сделанными ею фотосним­ками.
Заведенные ею знаменитые среды в «Пе­натах» имели немало хорошего: они давали Ре­пину возможность сосредоточенно работать во все прочие дни, не боясь никаких посетителей (ибо к среде приурочивались также и деловые свидания). Вообще она внесла в его жизнь не­мало полезных реформ, о которых он нередко упоминал с благодарностью. Репин всегда тя­готел к образованным людям, а Наталья Бо­рисовна знала языки, разбиралась и в музыке, и в скульптуре, и в живописи — недаром он любил посещать в ее обществе всякие концерты, вернисажи и лекции. Была она то, что называ­ется светская женщина, но постоянно заявляла себя демократкой, и это тоже не могло не при­влечь к ней симпатий Ильи Ефимовича». Как и положено супруге, Наталья Нордман пы­талась обустроить быт Репина… К сожалению — согласно своим собственным понятиям о том, каким должен быть правильный быт. Нордман истово исповедовала вегетарианство. И была сторонницей «раскрепощения прислуги». И пер­вое, и второе создавало дискомфорт и для гостей, и прежде всего — для самого Ильи Ефимовича.

В «Пенатах» на стол подавались капустные кот­леты с брусничной подливой, овощные супы, от­вары из свежего сена: Наталья Борисовна вери­ла в их оздоравливающее действие. Со временем под запрет попало не только мясо, но также рыба, молоко и яйца. «Когда в Куоккале жил А.М. Горь­кий, — вспоминала М.К. Куприна-Иорданская, первая жена А.И. Куприна, — мы с Александром Ивановичем сперва заезжали к нему обедать, и он говорил нам: «Ешьте больше, ешьте боль­ше! У Репина ничего кроме сена не получите!» Репин любил вкусно поесть и сбегал из дома, ча­ще всего — в гости к Чуковскому, чтобы полакомиться бифштексом. Когда он бывал в Петербур­ге, он опять же непременно заходил в ресторан и заказывал все вкусное, запретное, а потом шут­ливо каялся супруге в грехопадении. Впрочем, и сама Нордман была в пищевом плане «не без греха». М.К. Куприна-Иорданская рассказывала: «Некоторых гостей, в том числе и меня с Алек­сандром Ивановичем, Нордман-Северова при­глашала к себе в спальню. Здесь у нее, в ночном столике, стояла бутылка коньяку и бутерброды с ветчиной. «Только, пожалуйста, не проболтай­тесь Илье Ефимовичу!» — говорила она»…

Но с годами Нордман становилась все более фанатичной вегетарианкой. И такой же стро­гости требовала от супруга. Что касается «раскрепощения прислуги» — то это новшество шокировало гостей еще сильнее, чем сплошь овощной стол. В дверях их встречал сам хозяин, знаменитый художник Репин, он же при­нимал пальто, и это было для всех неловко. На дверях и стенах висели плакаты: «Не ждите при­слуги, ее нет», «Все делайте сами», «Дверь запер­та». Софья Пророкова, биограф Репина, писала: «Гость читал: «Ударяйте в гонг, входите, разде­вайтесь в передней». Исполнив это предписание, гость наталкивался на следующее объявление: «Идите прямо» — и оказывался в столовой со знаменитым столом, на котором вертелся круг, за­меняющий, по мысли хозяйки, обслуживание при­слуги. Здесь на особых полочках были положены разные яства, а в ящики складывалась грязная по­суда. По очереди за столом разливали суп разные люди, на кого выпадет жребий. Не умеющего сла­дить с этой сложной обязанностью штрафовали, заставляли тут же экспромтом произносить речь, обязательно с присутствием какой-нибудь инте­ресной идеи. Можно один раз разыграть для сме­ха такую комедию. Но когда спектакль продолжа­ется всю жизнь, он прискучивает… Прислуга в доме жила, не могли же все эти многочисленные блюда, приготовленные из сена, и котлеты из овощей появляться на столе по мано­вению руки хозяйки «Пенат», и не она сама после разъезда гостей мыла посу­ду. Все это делала прислуга, только вне­шне дело изображалось так, что обхо­дились без посторонней помощи».

В1909 году, приехав в Москву на Рож­дество, Наталья Борисовна празд­ничным утром пожимала руки всем лакеям и горничным, поздравляя их с Великим Праздником. И опять это было нелепо, и опять Репин был смущен… А она верила, что поступа­ет правильно, что только так можно и нужно. Она писала: «День Рождес­тва, и тот господа забрали себе. Ка­кие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужи­ны. И сколько вина — целые леса бутылок на столах. А им? Мы интеллигенты, господа, оди­ноки — кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. Неужели не страшно, что вот-вот разо­рвут они цепи и зальют нас своей тьмой, неве­жеством и водкой?..»
Именно то, что привлекло Репина когда-то в Нордман — ее оригинальность, ее несхожесть с «обычными женщинами», — именно это пос­тепенно убивало его любовь к ней. Все труднее Илье Ефимовичу было терпеть шокирующие поступки жены, недоуменные взгляды гостей, невкусную еду, нелепый быт. В начале их отно­шений Наталья помогала ему в его творчестве. Теперь из-за ее причуд Репин страдал как ху­дожник, потому что не мог спокойно работать. Ему мешала суматошная деятельность Норд­ман, устраивавшей неподалеку от «Пенатов» то театр для крестьян, то детский сад. «При всей своей преданности великому чело­веку, с которым связала ее судьба, она не на­ходила полного удовлетворения в том, чтобы служить его славе. У нее у самой была слишком колоритная личность, которая никак не мог­ла стушеваться, а напротив, по всякому пово­ду жаждала заявить о себе», — с сожалением писал Чуковский.

Чахотка у Натальи Нордман впервые прояви­лась в 1905 году. Илья Ефимович увез ее в Ита­лию — лечиться. Тогда она выздоровела. Но в 1913 году у нее появилась новая блажь: Ната­лья Борисовна сочла, что меха — «привилегия зажиточных классов», и велела, чтобы ей сшили шубу из мешковины, набитую сосновой струж­кой: ведь согревают же стружки, когда сгорают в огне, значит — и таким способом можно ис­пользовать их для тепла. А потом был еще один танец босиком на снегу, после которого Норд­ман слегла с пневмонией. Чудом выздоровела, поднялась с постели, исхудавшая и на себя не похожая, но — упрямо отказывалась от иного пальто, кроме своей «сосновой шубы». Снова простудилась… И теперь уже это была чахот­ка. За год болезни она постарела и подурнела. И с обостренной болезнью чувствительностью поняла, что для Репина она больше не люби­мая женщина, а обуза: со всеми ее чудачества­ми, а теперь вот — еще и с болезнью. И тогда она решила избавить Репина от обу­зы. Не предупредив, ничего не сказав, восполь­зовавшись его отсутствием, Наталья Нордман сбежала из «Пенатов» и уехала в Швейцарию, в Локарно, в клинику для неимущих. Одна, оставив все драгоценности, которые дарил ей муж, взяв с собой денег ровно столько, сколь­ко хватило на проезд.

Из клиники она писала Чуковскому: «Какая дивная полоса страданий и сколько открове­ний в ней: когда я переступила порог «Пена­тов», я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько уте­сов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кру­гом все умерло. Ни звука ни от кого». Илья Ефимович был слишком измучен причу­дами жены, оскорблен ее бегством и, видимо, недооценил серьезность ее состояния. Он не по­ехал за Натальей Борисовной, а просто перевел ей деньги… От которых, впрочем, она отказа­лась. Она больше не считала себя женой Репина и не желала ничего от него принимать. Она да­же не распечатывала его письма… А между тем в одном из них были строки, которые наверняка бы ее согрели и утешили: «Я начинаю Вас лю­бить глубокой любовью. Да, более 15 лет сов­местной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Уста­навливается родственность незаменимая…» Наталья Борисовна Нордман умерла 28 июня 1914 года.
Репину о ее смерти сообщили телеграммой. Он просил, чтобы ее без него не хоронили, но не успел приехать вовремя, так что пришел уже к свежей могиле. Пришел с альбомом для на­бросков, в котором зарисовал ее могилу… И уе­хал в Италию, в Венецию, лечиться от пережи­того стресса.
ин вызвал к себе дочь Веру и отменил в «Пенатах» все установленные На­тальей Борисовной правила. Чуков­ский писал: «Возможно, что он и тос­ковал по умершей, но самый тон его голоса, которым он в первую же сре­ду заявил посетителям, что отныне в «Пенатах» начнутся другие поряд­ки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей стал есть мясо. Из передней был убран плакат: «Бейте весело в тамтам!»… Только на чайном столе еще долго стояла осиротевшая стеклянная копилка, куда прежние гости «Пе­натов», присужденные к штрафу за нарушение какого-нибудь из запретов Натальи Борисов­ны, должны были опускать медяки. Теперь эта копилка стояла пустая, и все сразу позабыли о ее назначении…

Разумеется, прожив с этой женщиной пятнад­цать лет, Илья Ефимович не мог не тосковать о ней. В одном из писем он жаловался: «Осиро­телый, я очень горюю о Н. Б. и все больше жа­лею об ее раннем уходе. Какая это была гени­альная голова и интересный сожитель!» А од­нажды летом в окно его мастерской залетела птичка, посидела на бюсте, который Репин ле­пил с Нордман, и улетела обратно в сад, и ху­дожник сентиментально промолвил: «Может быть, это ее душа сегодня прилетела…» И все же вспоминал он свою вторую жену не час­то. Не чаще, чем того требовали приличия.